Крик, ругань, детский плач.

Баринов поднялся и тихонько покинул квартиру.

Время было за полночь. Баринов велел остановить машину метрах в ста от входа в психиатричку, сунул «леваку» положенные пятьсот рублей, достал из салона туго набитую дорожную сумку, двинулся в сторону ворот.

Машина развернулась и, газанув, скрылась в ночи.

Охранник, услышавший автомобильный шум, уже ждал Егора. Протянул деревянно руку, кивнул на сумку.

– Шмотье?

– Переодеть отца. Как он?

– А кто его поймет? Вроде пока спокойный. Хлопцы вывели из палаты, караулят, чтоб не шумнул раньше времени.

– Машина?

– На старте, – улыбнулся золотым ртом Василий. – У меня все как часы. Сказал – сделал. Сам-то деньгу собрал?

Баринов вынул из кармана сверток:

– Как договаривались.

– Уважаю аккуратность!.. Я вот, к примеру, в армии пять лет прапором отбаянил, с тех пор привычка отвечать за каждый жест. Взял больше, кинул дальше. А что не поймал, то мимо.

– Ладно, двинулись, – прервал его Егор. – На душе что-то гадливо.

– А по-другому и невозможно! – засмеялся охранник, впуская его в ворота. – Хоть и чокнутый, а все родной отец. Теперь главное, как с ним распорядиться. – Неожиданно поинтересовался: – Куда ты с ним? В гостиницу?

– Не знаю. Еще не решил. Может, и в гостиницу.

– В гостиницу нельзя, – мотнул головой Василий. – Он же еще под уколом. А действие закончится, может случиться приступ. Орать, значит, будет, буянить, метаться. Я на них тут нагляделся!

– Ну и что предлагаешь?

– А вот и предлагаю. Дачка у меня… ну, халупка… всего километр от города. Там никто зараз не живет. Перебьешься с Кешей недельку, пока не уймется, а там можно и в гостиничку. Или в другое какое место. Телефончик мой в память вбей, вдруг понадобится. – Он протянул ксероксную бамажку с номером.

Егор загнал в мобильник телефон охранника, обозначил «Василий».

– Спасибо, тронут, – и крепко пожал ему руку.

– Тронутым будешь, когда заплатишь, – хохотнул охранник. – Тут не богадельня, дорогой!.. Всего полторы тысячи, и вопрос закрытый. Хоть месяц живи!

Егор вынул из кармана перетянутые резинкой деньги, отсчитал три бумажки по пятьсот, буркнул:

– Все равно спасибо.

Пересекли двор. Василий огляделся, махнул стоявшему поодаль «уазику», быстренько отомкнул железную дверь, пропустил Баринова внутрь.

Миновали пару коридоров, пару раз приостановились, прислушались и вскоре оказались в довольно просторной комнате, в углу которой маячили два санитара рядом с сидевшим на табуретке Кешей.

– Действуй, – распорядился охранник.

Баринов подошел к больному, присел перед ним на корточки.

– Отец, как ты?

Кеша оторвался от какой-то, только ему видимой точки, перевел на Егора взгляд и вдруг улыбнулся:

– Хорошо.

– Ты узнаешь меня?

– Да.

– Я Егор… твой сын.

– Да, мой сын.

– Все, потом будете любезничать, – вмешался охранник. – Одевай деда.

Кеша вдруг напрягся, испуганно взглянул на него.

– Куда?

– В гости поедешь, композитор. С сыном.

– В гости? – повторил старик, снова уставился в свою точку на стене, повторил: – В гости… А домой когда?

– После гостей. Давай одеваться. – Егор вынул из сумки одежду – брюки, пиджак, сорочку, туфли, – стал натягивать носки.

Ноги не слушались, не сгибались, Кеша смотрел на действия сына, пытался время от времени помешать ему, отодвигая руки, дыша часто и неровно.

– Чего как оболтусы? – ткнул санитаров Василий. – Подмогните.

Те дружно и привычно заломили больному руки, надели сорочку, приподняли его, сбросили больничный халат, стали надевать брюки.

Кеша упирался, неумело отбивался, бормотал:

– Не надо… Не надо.

– Батя, потерпи, – вмешался сын. – Переоденемся и поедем. Потерпи.