– А что он здесь до армии вытворял, ты забыла? – недовольно возразил Красиков.

– Ну и что? То было до армии. А после неё все становятся совсем другими, – мягко вступилась Ольга Васильевна. Но Красиков снова передёрнул плечами и неопределённо ответил:

– Посмотрим, посмотрим. Где в этом городке толковую работу найти?

– Найди уж где-нибудь. Он ведь всё равно к тебе придёт.

– Посмотрим, – снова задумчиво повторил Иван Михайлович, не в силах оторвать взгляд от того, о ком они говорили, – столько было в нём смелого, весёлого и бесшабашного задора и удали, уверенности в себе и умения в каждом движении, свободном, чуть небрежном и лёгком.

– Да, золотое времечко, – снова задумчиво проговорил Иван Михайлович. – Молодость, что и говорить. Всё по плечу и всё под силу. Кажется, мир можно перевернуть, если захотеть. Золотое времечко.

– А пара из них всё-таки замечательная, – так же задумчиво ответила Ольга Васильевна.

– Никакая они не пара, – отрываясь от воспоминаний, возразил Иван Михайлович. – Ей ещё учиться надо, а не о паре думать. Ты обязательно поговори с ней. Если что случится, с тебя спрос больше, чем с неё, не забывай…

Ольга Васильевна ничего не ответила, но подумала, что поговорить с дочерью действительно надо. Такой парень обнимет, так у неопытной девчонки сердце зайдётся, и всякое может случиться…

На перерыве в учительскую вошла директор вечерней школы, старая и сутулая седая женщина в свободной темно-синей юбке и такой же вязаной кофте, потерявшей форму и цвет. Она внимательно оглядела затихших учителей и подошла к Лизе. Она говорила очень тихо и даже как-то несмело, но в учительской сразу наступила тишина, и все перестали разговаривать.

– Там у вас новенькие ученики в классе, Елизавета Сергеевна, – сказала она очень тихо. – Вот я написала вам на бумажке. Это Палевский, Копешко и Заграва. Копешко ещё не принёс все необходимые документы, и вы пока не записывайте его в журнал. Но пусть он уже учится, как слушатель пока, чтобы не пропускал уроки. А документы принесёт позже. Вы меня поняли?

– Конечно, – ответила Лиза и добавила: – Я всё поняла, Роза Марковна.

Роза Марковна отошла от неё, подошла ещё к нескольким учителям и, хотя она говорила с ними так же тихо и несмело, её внимательно слушали.

Когда она вышла, Арина, наклонившись к Лизе, сказала:

– Не обращай внимания на её внешний вид. Когда я впервые увидела её, я подумала то же самое, что и ты сейчас: какая неаккуратная старая еврейка. Но это очень добрая и мудрая женщина, справедливая и очень терпеливая. На ней и на её умении всё понимать и улаживать держится вечерняя школа и порядок в коллективе. Ты в этом ещё убедишься.

– Но разве она не на пенсии?

– Давно, но продолжает работать, и её не трогают.

– Почему? Это неправильно. Надо уступать место молодым.

Арина помолчала и, подумав, ответила:

– Она пережила страшное горе. Во время войны почти на её глазах немцы расстреляли всю её семью: родителей, мужа и троих детей.

– Боже мой, – еле проговорила Лиза. – Как это можно пережить?

– Наверное, работа в школе спасает её от дум и воспоминаний. И просто удивительно, откуда у неё берётся терпение улаживать все неурядицы и конфликты в школе. У неё сейчас второй муж, такой же старик, как она, тоже потерявший своих близких в гетто. Когда они уходят вечером домой, я не могу смотреть на их скорбные и одинокие фигуры. Пустая старость без детей и внуков. Что может быть страшнее?

Лиза задумалась, глядя в одну точку, а Арина, прикоснувшись к её плечу, заметила:

– Не надо так задумываться, это опасно.

– Почему?

– У меня брат капитан дальнего плавания. Они уходят в море на восемь месяцев, и если на судне бывают новички, то за ними все присматривают, чтобы не задумывались, уставившись в одну точку. Некоторые именно так начинают потихоньку съезжать с катушек, как они говорят, от постоянной и бескрайней водной пустыни перед глазами.