…Машина «Скорой помощи», которая возвращалась с выезда в одну из больниц, подобрала их – невменяемого парнишку, который тащил на руках мертвую изуродованную девочку. Немалых трудов стоило отобрать у него тело. Отдал и успокоился лишь тогда, когда догадливая фельдшер пообещала, что все «васильки» оставят ей.

– Это цикорий, – зачем-то поправила медсестра, но он не возражал:

– Хорошо. Все четыре?

– Все-все, – заверила врач, вкалывая на всякий случай ему успокоительное. Экипаж «Скорой» состоял из двух женщин плюс санитар за рулем, человек в возрасте, а паренек крепкий. Если начнет буйствовать, не сладят. Лекарство начало действовать, он одобрил, заметно обмякая:

– Это хорошо… на могилки же всегда четное кладут, да?

– Четное, четное, – заверила врач.

Сообща женщины уложили обоих на носилки, прикрыли одной простыней, больше чистых не было.

Некоторое время проехали молча, потом медсестра спросила:

– Неужели же он?

– Кто знает? – отозвалась фельдшер. – Разберутся. – И попросила санитара: – Остановите у телефонной будки.

К тому времени, когда они прибыли в больницу, их уже ожидала опергруппа с Петровки.

…Настоящий убийца был уже далеко. Чужая обувь, на несколько размеров больше, сбила-таки одну ногу, но он все равно двигался бодро и уверенно.

Маршруты отхода давно и тщательно отработаны, намечены места, где можно отмыться, тщательно, с одеколоном, вычистить ногти, пригладить рассыпавшиеся волосы. Не то чтобы он боялся грязным выйти в свет, не прямо сейчас он собирался к людям, просто привык к опрятности. Очень любил он и чистые вещи – свои, не те, которые добывал на своих вылазках. Эти тряпки – платья, чулки и прочее – он оставлял себе на память, чтобы хотя бы мысленно возвращаться к жгучим, сладким воспоминаниям о своих триумфах. О том, как это все было с его новыми подругами, о том, как он был настоящим самим собой, могучим и всесильным, воплощал абсолютно все, о чем мечталось, что было интересно – а ему с детства было интересно, что у кукол под платьем. И вещи он любил.

Только что с этим футляром делать? Он уже осмотрел и оценил: в нем пустячная маленькая скрипка, да еще и с инвентарным номером. Такую не снесешь на толкучку, перекупщики не рискнут взять.

Бросить, что ли? Но душонка восставала против подобного «варварства». Хотя все равно придется – и от скрипки, и от тряпичных трофеев избавиться.

Поджечь все к дьяволу?

Продавать тряпки он не станет, хотя на них и следа никакого нет, но он горд. Он и «сувениры», прихваченные у подруг, продавал с огромным трудом только ради тренировки, пробы. Он горд, и эту черту надо как-то изживать. Но ведь эти клуши на базаре, они смотрят так унизительно, сочувствующе – это на него-то, ха! Будь они помоложе, попадись на узенькой дорожке…

Есть и более серьезный резон: таскаться с узлами-вещами рискованно. Не ровен час, остановят для проверки или случайный прохожий увидит, заподозрит неладное.

«Ладно, по ходу дела решу». Размышляя о том, как быть дальше, он не забывал тщательно путать следы, точь-в-точь как писали в книжках. Кружил зайцем, делая петли, то и дело брызгал по ходу следа припасенным керосином, нарочито шлепал по лужам, болотцам. И вот, проделав порядочно километров, он добрался до своей потайной берлоги.

Это был дзот. Изучая местность, он как-то случайно набрел на него, облюбовал как склад и место отдыха. И очень удачно получилось! Дотов в округе было много, все уже были обнаружены и загажены, а этот дзот был чист, цел и укрыт отменно – потому его никто и не отыскал до сей поры.

Через осевшие остатки окопа он прошел ко входу, нагнув голову, пробрался через крошечную «прихожую», замешкался на пороге – две ступеньки вниз вели в камеру с амбразурой. В ней был свежо, ведь сохранившийся воздуховод для отвода пороховых газов он лично вычищал. Тут же, по стенам, развешаны и трофеи, каждые на своей вешалке, сгруппированные по своим бывшим хозяйкам.