Проводник поставил на плане крестик.

– Павел Иванович, вы говорите, что след петлял, а с какого момента он пошел прямо?

– Где-то в этом квадрате. – Кашин поставил вторую отметку, в задумчивости постучал карандашом о планшет. – Я бы, товарищ лейтенант, предложил вернуться туда по свету и вообще прочесать лес еще раз. Погода пасмурная, подлесок густой, влажный, след сохранится, как в туннеле.

– Вы правы. Сейчас лучше отправиться отдыхать, а то как бы Анчар не утомился. – И, забывшись, она потянулась к лобастой мохнатой голове.

Тот удивился, молча поднял губу, показав желтоватые клыки, – но, спохватившись, вывалил язык и сделал глупую морду. Катя извинилась:

– Виновата… Вы отлично потрудились и, полагаю, нашли орудие убийства.

– Это как медики скажут, товарищ лейтенант, – напомнил обстоятельный проводник, – надо узнать характер повреждений.

– Характер говорящий. И такие вещи просто так не попадаются.

Яковлев, чиркнув спичкой, разглядывал находку:

– Это что, проволока?

– Струна.

– Культурно.

Тот, что бегал с Кашиным, отдышался, привел себя в порядок и уже деловито констатировал:

– Отлично. Теперь дождемся описания характера повреждений, пальцы снимем с этих вот ручек – и готово дело, можно паковать.

Сергеевна с холодком поинтересовалась:

– Кого, позвольте узнать?

Тот смутился, но нашелся:

– А кто ж может с такими струнами работать? Наверное, из музыкальной школы, настройщик там.

– Старая учительница сольфеджио, – подсказала Введенская, – хищная старушенция-хормейстер. Не выносит фальши, аж звереет.

Подчиненный, подумав, спросил:

– Почему обязательно старушенция?

Катерина сухо указала:

– Потому что не надо делать выводы на ровном месте. Сами вы ничего не нашли, трупа в глаза не видели, а разводите дедукцию. По этой дорожке далеко уйти можно.

Кашин примирительно заметил:

– Давайте пока на Петровку. Вот автобус, возвращается.

Прыгал по аллее оперативный транспорт, отпущенный Симаком из морга. Двоих оставили до света охранять место преступления, прочие отправились восвояси.

По дороге Введенская распустила всех по домам за ненадобностью. Сама осталась на Петровке, размышлять и дожидаться Симака.

Умываясь под краном, Катерина размышляла о том, что золовка Наталья скоро ее убьет. Ведь теперь ей приходилось терпеть выкрутасы не только строптивой дочки Соньки, но и племянника, Михаила Михайловича, а он, несмотря на младенчество, тоже не сахар. Не в кого ему быть кротким и покладистым.

К тому же и работу никто не отменял. Вообще непонятно, как после домашней каторги Наташка умудряется еще и какую-то красоту для текстиля создавать, и принимать, и без звука вносить бесконечные правки руководства.

А еще в их хибаре нет электричества, воду надо носить из колонки, топить печь. Тоненькой Наташке несладко приходится. Но сейчас хоть не надо переживать о пропитании, дровах, ведь у Катерины и оклад, и хороший паек.

А вот что, если золовка проявит фирменный введенсковский характер? Возьмет да и отпишет брату Мише о том, что Катерина сбежала из дома на службу? От одной мысли об этом мороз по хребту.

«Надо чаю горячего. И перекусить».

В сейфе оставалось полбуханки хлеба, сахар, кулек с заваркой на несколько кружек. Катерина как раз ставила чайник, когда в кабинет проник Симак.

– А вот и я, – сообщил он, вытирая ноги. – Нальете старику чайку, товарищ Введенская?

– Не пожадничаю. Если что, можно и на «ты».

– Благодарствуй. – Он оглядел пустой кабинет. – Ага, бравый оперсостав разбежался по постелькам, а руководство в одиночку скрипит мозгами?

Катерина улыбнулась. Симак, не дождавшись ожидаемой реакции, горько признал: