Успокаиваюсь и перезваниваю.

– Прошу прощения, расклеилась, – пытаюсь говорить бодро противно дрожащим голосом. – На живопись никого не нашла, так не хочется подводить детей. Не знаю, что и делать…

– Не переживай, я что-нибудь придумаю, – отвечает Покровская мягко.

– Дай-ка, – слышу грубый мужской голос из динамика и возмущенное «ах» Покровской. Успеваю зажать динамик ладонью, чтобы не хихикнуть свекру, нагло отобравшему сотовый, прямо в ухо. – Если решишься накатать заяву, я приму лично, – непрозрачно намекает на то, что его сын приложил руку к моему сотрясению. Буквально.

– Валентин! – возмущается Елена Анатольевна громко.

– Валентин Сергеевич, ничего такого, – добавляю и я немного укоризны.

Свекр сопит в трубку и, судя по «исключительное невежество!» за кадром и звуком закрывающейся двери, уединяется с изъятым преступным образом мобильным.

– Вера, – начинает строго и неожиданно замолкает. Помалкиваю и я. – Я пришлю тебе свой номер. Запиши его, а ещё лучше, запомни.

– Ярослав бы никогда! – возражаю запальчиво.

– Я в курсе, сам воспитывал, – прерывает невежливо и снова замолкает.

Ощущение, будто он мне телепатически какую-то информацию передать пытается. Или похитить из моей головы.

– У меня лёгкое сотрясение, – напоминаю осторожно. – И я почти блондинка, – брякаю на всякий случай.

– Просто запомни мой номер, – бормочет на тяжком выдохе. – С этим справишься?

– Да.

– Вот и славно. Поправляйся. Во всех смыслах.

Какое-то время просто смотрю в одну точку на стене, пытаясь понять мысль, что он усердно проталкивал в мою голову, но пояснил лишь Ярослав по возвращению.

– Батя что-то подозревает, – морщится, разваливаясь на кровати рядом. – И похудела ты слишком уж, – хмурится и бросает на меня косой взгляд. – Не хотел расстраивать, но начал не я, так что…

– И что же? – скрещиваю руки под грудью.

– А ничего, – отзывается меланхолично. – Жрать надо нормально. Ни сисек, ни жопы. Вообще ничего и нигде.

Возразить нечего, все белье велико, дую губы молча.

– Нарыл что-нибудь на Петракова? – перевожу тему, устав обижаться.

– Нет, – бросает хмуро и поднимается, подавая мне руку. – Трахает все, что движется, но за такое не сажают. По большому счёту, он только этим и занимается. Семейный бизнес ведёт его старший брат, мразь та ещё, но нам с этого ни горячо, ни холодно как ты понимаешь. Кстати, помнишь то крупное дело об обвале ТЦ? – напрягаюсь и киваю. – Они и строили.

– Погоди, там другие же фамилии, – бормочу, усиленно подначивая память. – Никакого Петракова не было.

– Не было, потому что раньше они носили другую фамилию. Михайловы. Легко запоминается и у всего города на слуху. Сменили всем семейством, фирме новое название и дальше покорять горизонты.

Челюсть отвисает от смятения. А после – бегут неприятные колючие мурашки по рукам. И сердце так медленно бьётся, что в груди холодно становится.

– Они же новый корпус больницы строят, – шепчу с ужасом. Ярослав разводит руками. – Да как же так, Ярослав? Это же для детей. Им что, мало того, что они сироты?

– Не нагнетай, – одергивает сухо и ведёт меня на кухню. – За десять лет уже настроили достаточно, ошибку свою учли, никаких происшествий. И тут постараются, объект под наблюдением администрации. Сам мэр трижды у стройки фоткался. К тому же, у руля теперь Евгений, старший сын. Михайлова-папашу убили спустя полгода после происшествия, когда всем стало ясно, что доказательств не найти. Сто процентов месть, но желающих было столько, что дело толком не прорабатывали, по истечению положенного срока сгрузили в архив три коробки подозреваемых и зажили счастливо. Хоть какая-то справедливость, раз уж посадить не смогли.