– За измену? – иронизирую, принимая подарок.

Туров строит недовольную мину.

– За Сабину. И должок я верну, не сомневайся.

– Окей, бро, – сдавленно посмеиваюсь, стараясь не трястись. – Иди, спасай свою заморскую принцессу от страшного дракона. Я точно никуда не денусь.

Ломает его заметно, но вину перед Сабиной он явно ощущает острее. Поедом себя ест за невнимательность, хмурится и сжимает чешущиеся кулаки.

Когда уходит, я снова проваливаюсь в сон. Просыпаюсь утром следующего дня в непонятном каматозе. Голову от подушки оторвать не могу, точно пустой бочонок, перетянутый стальными обручами. Ругаю себя за то, что отказалась от лекарств, но сил на то, чтобы доехать до больницы нет, а вызывать в квартиру с алтарем Покровского над головой и выломанной дверью в ванную не хочется. Перемещаться в спальню Ярослава – тем более. По большому счёту, нет желания даже шевелиться. На этом и останавливаюсь.

Супруг возвращается ближе к одиннадцати. Вливает в меня бульон чуть ли не силком, падает одетым рядом и вырубается ровно на три часа. Умывается, повторяет экзекуцию, меряет ладонью температуру и удаляется до вечера.

Через три дня возвращается ощущение реальности и присутствия в этом мире. Первое, что делаю – звоню Богдану и прошу провести занятие танцами с моей малышней.

– Пачку не надену, – фыркает в динамик.

– Никто в пачках и не тренит, – бормочу, не оценив шутку. Я может и не совсем хореограф, но сбитые пуанты в арсенале имею.

Вечером в мессенджер сыплются десятки фотографий, на которых все мои красавицы с идеальными пучками и в пышных юбках всех цветов радуги. Счастливые и перемазанные мороженым. Не знаю, чем они там занимались, но Боне я со слезами на глазах отправила столько сердечек, что он пригрозил – ещё одно и он выезжает. Пришлось тормознуть: я женщина замужняя и больше одного любовника не потяну.

Со вторым кружком, который я начала вести, чтобы не спятить окончательно, ничего не получалось. Серьёзно живописью я не занималась никогда, ни одного знакомого, кто бы мог нарисовать хотя бы дерево, не знала, кидать клич по социальным сетям не рискнула: со всеми последними событиями я опять перестала их вести и, по правде, выдохнула. Вариант оставался лишь один. Утром следующего дня я, трижды выдохнув и ни разу не вдохнув, звоню Елене Анатольевне Покровской.

– Здравствуй, Вера, – отзывается доброжелательно. – Не решалась тебя беспокоить. Как твое самочувствие, милая?

Глаза от слез щиплет, ответ блею:

– Здравствуйте. Ничего, выздоравливаю.

Не удерживаюсь и всхлипываю.

– Вера, – вздыхает Покровская в трубку.

Столько сочувствия в одном обращении, что приходится сбросить вызов, чтобы она не услышала мою истерику.

Эту холодную и сдержанную с виду женщину с идеальной осанкой и манерами королевы миру послали ангелы, не иначе. Миру и кажется, мне лично.

Она приняла меня сразу же. Впустила в свое сердце, открыла дверь в свою семью, угостила чаем с печеньками и не отвернулась даже тогда, когда я ушла, оставив грязную чашку на столе и не поблагодарив за гостеприимство. Фигурально выражаясь, разумеется. Официальную причину нашего с Покровским разрыва она знала. Когда Ярослав привёл знакомить меня со своим отцом, не выказала даже удивления. Едва остались наедине, уверила, что понимает. Обняла, утешила, вытерла мои слёзы. Долго рассуждала о том, как сложна жизнь. Мне повезло больше: Ярослав в тот вечер получил хороший хук с правой от моего будущего свекра. На «торжественную» роспись решили не звать никого.

Продолжать общение с Покровской мне было стыдно, но бросить то движение в поддержку сирот, которое мы с её сыном вывели на совершенно новый уровень в нашем городе, я не могла. Ответственность перед малышами, к которым привязывалась все крепче, давила посильнее мук совести и вскоре звонки трижды в неделю стали нормой.