– Точно тридцать седьмой год какой-то! – Сергей был поражен. – Дядя Моня боится собственной тени. Как он мог быть в какой-то шайке. Да еще и главарем. Абсурд!

– Это для тебя абсурд. А у «широкой советской общественности» кроме «справедливого народного гнева» никаких других чувств не бывает. Такая у нас действительность. Я еще помню сталинские времена. Стоило на кого-то указать пальцем и крикнуть “вот он – враг народа”, как толпы на площадях со злобной пеной у рта орали в экстазе: ”расстрелять, как бешеных собак”. И не надо было никаких доказательств. Никто их не требовал, и никто не предъявлял. Вот и Хрущев – наломал дров со своей кукурузой, довел страну до полуголодного существования, а потом пытался все свалить на вымышленных расхитителей. Да еще придумал термин – «экономическая контрреволюция против советской власти». Расстрельная статья. Поэтому КГБ этим и занимается. А с хрущевским антисемитизмом виноватыми всегда оказывались евреи.

– Но его это не спасло. Хрущева все равно сняли!

– А дело его живет. Государственную машину не так легко развернуть. Тем более что никто всерьез и не собирался ничего менять. – Продолжил отец. – Была всего лишь подковерная борьба за власть. Хотели его сковырнуть – вот и нашли предлог.

– Так что, дядю Моню могут расстрелять?

– Уже нет. На его еврейское счастье ему повезло. Он умер в тюрьме.

– Печально.

– У него было больное сердце. – Добавила мать. – Вот оно и не выдержало.

– А мы тут причем? Что они у нас ищут? – Недоумевал Сергей.

– Несуществующие сокровища умершего дяди Мони. Что тут непонятного? – Удивилась мать. – Он-то уже ничего не может рассказать. Вот и ищут по всем друзьям и родственникам.

– Откуда вам все это стало известно? – Удивился Сергей.

– То, что дядю Моню арестовали, отцу написала его сестра. А когда эти бравые ребята вломились к нам, и потребовали выдать спрятанные ценности, все окончательно стало ясно.

– Вот куда идут казенные деньги. На поиски сокровищ. – Зло пробурчал отец. – Лучше бы на эти деньги больницы строили. Или дороги ремонтировали. Государство бездарно растрачивает миллионы, но сажает за решетку каждого, кто недодал ему пять копеек.

– Что ты так нервничаешь? Ты думаешь, это тебе поможет? – Пыталась успокоить его мать.

– Знаешь, летом сорок второго, под Ростовом, когда прорвались немецкие танки и меня со взводом ПТР оставили прикрывать отход наших, я так не нервничал, как теперь. А ведь там нас посылали на верную смерть.

– Страшно было? – Спросил Сергей.

–Если человек провел на передовой хотя бы полгода и после этого уверяет, будто никогда не испытывал страха, и он не знает, как от испуга стучит сердце, – значит он либо ненормальный, либо попросту врёт.

– Ты мне никогда не рассказывал. И что же произошло? – Поинтересовался Сергей.

– Мы их задержали почти на сутки. Подбили шесть танков, и немцы отошли. Но и у нас из восемнадцати осталось только четверо. – Отец махнул рукой. – Да кому это сейчас интересно? А ты еще хочешь поступать в юридический институт. Ты что – не видишь, что творится в стране?

– Вот поэтому я и хочу в юридический. Тираны и диктаторы приходят и уходят. А народ остается. В стране, рано или поздно, должна поменяться ситуация.

–Ты юный идеалист. А юность – это непрерывное опьянение идеалами. Лихорадка разума. – Не выдержал отец. – Начитался своих книжек, где в конце всегда побеждает справедливость. В жизни такого, практически, никогда не бывает.

– И все же надо пытаться. Под лежачий камень вода не течет. – Настаивал Сергей. – Вот ты скажи, – он перешел на другую тему. – Ты всю войну был на передовой. И это при тиране Сталине. Вот за кого ты воевал? За Сталина?