Под потолком натянуты две тонкие серебристые нити, похожие на змей из мишуры, а к стене приклеен плакат с Сантой в стиле пятидесятых годов прошлого века. Но вместо улыбки на лице ретро-Санты гримаса: раскрасневшийся и сердитый, он выглядит так, будто его сейчас повезут на каталке оперировать желудок. В дальнем углу палаты с полдюжины самодельных бумажных снежинок прилеплены к окну, а на посту медсестер в коридоре кособочится крошечная елка. Совокупный эффект от всех этих усилий тянет на трагическое геройство. Кажется, практически невозможно разжечь дух Рождества в палате NHS[8], но благослови их Господь за попытку.

Если это можно назвать удачей, взрывом пробило дыру в потолке моей спальни, и меня накрыло летящими обломками. Зазубренный кусок трубы врезался в подушку, едва не угодив мне по лбу, но огромный кусок потолка свалился точно на живот, и теперь я чувствую себя так, словно проглотила вагон строительной пыли. В голове пульсирует боль, а грудь словно провернули через мясорубку. Под утро я попыталась дозвониться отцу и сообщить, что произошло. Отца я давно избрала в наперсники: он не отличается практичностью, зато всегда посочувствует. Но, когда он не ответил, я отправила маме сообщение с тщательно отредактированным отчетом о ночных событиях, преуменьшая масштаб трагедии.

Похоже, я сделала глупость. В считаные минуты последовал безумный телефонный звонок из Мельбурна. Мама пребывала в полноценном кризисном режиме, требуя подробностей инцидента, имена и контакты врачей и прочее. В тот момент я чувствовала себя слишком дерьмово, чтобы отбиться от нее, но теперь сожалею, что мне не хватило присутствия духа. Тем более что в конце монолога она отчитала меня за проживание в халупе (не очень-то справедливо, мысленно отметила я, учитывая, что сама она обитает на воде, и умалчивая о том, как часто она являлась ко мне, чтобы принять душ) и упрекнула в отсутствии у меня частной медицинской страховки.

Из сумки снова доносится настойчивое жужжание. Я протягиваю руку и вытаскиваю телефон.

– Привет, мам.

– Как ты? Что-нибудь изменилось?

– Я в порядке.

– Ни двоения в глазах, ни тошноты?

– Честное слово, у меня всего лишь несколько синяков. Через пару дней буду как огурчик.

– Не глупи, Чарли. Ты явно в шоке. Тебе нельзя оставаться одной. Твоя кузина Джез уже едет в Лондон. Она заберет тебя с собой в Девон.

– Мам, я не могу ехать в Девон! Мне надо работать.

– Никакой работы. Я говорила с твоим боссом, и он дает тебе отпуск до конца недели.

– Он согласился на это? – Откровенно говоря, я поражена. Мой невыносимый босс Карл – самый несимпатичный человек на планете, особенно когда дело доходит до любого рода недомоганий. Тебя должна сразить лихорадка Эбола, чтобы он соблаговолил дать отпуск по болезни.

– Он, конечно, немного поворчал, но я напомнила ему об уставных обязанностях работодателя.

Господи! Да он сократит меня в два счета! При мысли о том, как моя мать звонит Карлу и выдвигает ему ультиматум, головная боль пульсирует еще сильнее. Кроме того, с июня прошлого года в коридорах шепчутся о грядущей реорганизации. Мне нужно вернуться на работу как можно скорее; иначе я лишусь места, прежде чем прозвучит слово «увольнение».

– И врач сказала, что никаких ЖК-экранов как минимум неделю.

– Я уверена, что она просто перестраховывается, мам.

– Не говори глупостей. Сотрясение мозга – это очень серьезно. Абсолютно необходимо, чтобы ты отдохнула и полностью восстановилась. – Моя мать всегда упивается бедствиями, вот и сейчас ее голос звенит от радостного возбуждения. Я вздыхаю, зная, что возражать бесполезно.