Через минуту он почувствовал, как каторга поворачивает. В этот момент в открытую дверь вошёл десятник, принёс требуемое и, закрыв дверь за собой, подпёр её своей спиной снаружи.

Времени было мало, работа была тонкая, но Фёдор должен был успеть. Пока он трудился, кормчий развернул целый балаган. Чуть не снёс пристань, на первой попытке оборвал канат и почти зашиб сходнями какого-то холопа. При этом ругался он как будто дыру в палубе хотел прокричать, но басурмане – они на то и басурмане, чтобы только три вещи понимать: как грести, как не грести и как всех рубить, кто на борт лезет и кого они в лицо не помнят, ежели оружие дадут. Холопы же были предусмотрительно прикованы к вёслам, по причине «чтобы не сбежали», как и не при делах.

Как только стало ясно, что сходни брошены ровно, каторга опять не оторвётся и бояться нечему, на борт тут же поднялся дворовый воевода и вслед за ним пара десятков служилых людей дворового приказа. К тому времени Фёдор уже воткнул иголку в подволок и повелел десятнику, чтобы он главного к нему проводил. Приказные бодро разбежались по палубам и стали ждать указаний. Двое же пошли с воеводой за десятником и остались ждать снаружи, воевода же к Фёдору зашёл.

– Отдай! – с ходу повелел он. – Кто ты – мне известно, зачем в Москву идёшь – тоже, но правды тебе не будет и не удастся тебе ничего!

Фёдор достал из-за пазухи пергамент и – развернув – показал его воеводе.

– За этим пришёл? – спросил он.

Воевода потянулся было за листом, но Фёдор положил его на стол, схватил тряпку и – макнув её в стоящую на столе миску с чернилами – быстро провёл ей по изображению.

– Что ты делаешь?! – воскликнул воевода.

Фёдор же по-быстрому исчернил лист и, бросив тряпку обратно в миску, отошёл от стола.

Воевода подскочил к пергаменту, схватил его, но было поздно. Пергамент вымок чернилами почти насквозь.

Воевода злобно уставился на Фёдора. Скулы его играли желваками.

– Оба сюда! – крикнул он.

Тут же дверь распахнулась, и за его спину словно бы впрыгнули два сурово глядящих на боярина молодца.

– Перевернуть всё! – медленно и тихо процедил воевода сквозь зубы. – Все свитки, письма, все пергаменты, всё, что найдёте, – сюда ко мне! Тут всё перетрясти! Обыскать всех! Догола раздеть! Бочки вскрыть, мешки вспороть, не найдёте – хоть доски отшивайте, или самих отправлю вёсла шевелить!

Бывшие опричники переглянулись. Один тут же бросился орать команды, а другой подскочил к Фёдору и рванул его за ворот, быстро, но тщательно обшаривая каждую складку его одежды.

Не найдя ничего, спрятанного на теле, он приказал Фёдору:

– Скидай сапоги!

Фёдор невозмутимо сел на табурет и снял их. Опричник тут же схватил обувь и, по очереди сунув руку в каждый сапог, начал шарить внутри. Не найдя ничего, он достал из-за голенища нож и, ухмыляясь, оторвал у сапог каблуки, после чего расслоил подошвы. Затем схватил шапку и распорол её. Там тоже не было ничего. Тогда он подошёл к боярину и стал спарывать и срывать с него одежду. Раздев его до исподнего, он переключился на одежду, лежащую в сундуках. Тщательно ощупывая штаны и рубахи, он бросал их на пол, у кафтанов вспарывал подкладки, подобно первой паре уродовал остальные сапоги.

Не найдя ничего, он взял ларец с грамотами и письмами и высыпал их на стол, после чего рукоятью ножа сбил замок с другого ларца, поменьше, быстро сунул себе за пазуху горсть золотых монет и, с трудом подняв его к груди, высыпал из него деньги на пол. В разные стороны покатились монеты. Воевода подошёл к столу и начал тщательно перебирать и просматривать документы. Опричник же тем временем начал перелистывать и перетряхивать все книги, которые лежали то тут, то там, и вскрывать у них обложки. Там тоже не было ничего.