Пока я с интересом разглядывал всё вокруг, мои крёстные зажгли свечи, которые им принесла баба Мотя. Расположившись полукругом, они вместе с остальными людьми принялись внимать тому, что толстый работник церкви с окладистой бородой, одетый в чёрную просторную одежду, читал из толстой книги. Взглянув на сосредоточенное лицо Толика, который из того, что читал священник, ничегошеньки не понимал и был сейчас похож скорее на тупого школяра, чем на серьёзного мужчину, я чуть было не прыснул со смеху. С трудом сдержав себя, чтобы не рассмеяться, я прислушался к тому, что нараспев произносил толстяк, и оказалось, что я, практически, всё понимаю – священник читал на хорошо известном в моём прошлом мире славянском протоязыке. Я, откровенно говоря, такого даже не ожидал. Единственное, что мне было не совсем ясно, так это почему здесь упоминались лишь какие-то замысловатые, вовсе не славянские имена. Тем не менее, все внимательно слушали и время от времени крестились, что-то тихо бормотали и кланялись.

Слушая, не без интереса, всё, что читал священник, я мысленно прикидывал – чего бы сделать такого, чтоб избежать подключения к эгрегору, который меня, на данный момент времени, вовсе не интересовал. В этом я, скорее, был солидарен с моим папашей. Тот тоже был не в восторге от того, что меня понесут в церковь, хотя и его атеистические взгляды мне также были чужды.

– О имени твоём, господи Боже истины, и единороднаго твоего сына, и Святаго твоего Духа, возлагаю руку мою на раба твоего Виктора, – пропел толстяк возле меня и, перекрестив, потянулся ладонью к моей голове.

Медлить было нельзя. Я изловчился и хватанул священника своими едва отросшими зубами за его большой палец. От неожиданности тот вздрогнул и, чуть отпрянув назад, с укором посмотрел на меня. Я же, недолго думая, взял и показал ему язык. На лице работника церкви отразилась одновременно целая гамма чувств и эмоций. Такой младенец ему явно попадался впервые. Прикасаться ко мне ещё раз он уже опасался, хотя мой укус не причинил ему особого вреда, да я, в общем-то, к этому и не стремился. Имея многолетний опыт работы в этом заведении, священник быстро взял себя в руки и, как ни в чём не бывало, подошёл к другому малышу. С ним он уже спокойно проделал то, что со мной не вышло. Вновь отвернувшись от нас, толстяк продолжил напевать:

– Сподобльшагося прибегнути ко святому имени твоему, и под кровом крил Твоих сохранитися…

Время шло, а он всё читал и читал, а мне становилось с каждой минутой всё грустнее, так как, в отличие от других здесь присутствующих людей, прекрасно понимал смысл прочитанного. Главной мыслью всего текста было отречение от какого-то Сатаны и желание подтвердить свою незыблемую веру в Бога, которого священник именовал Саваофом. Ни того, ни другого я не знал, поэтому мне всё это казалось странным и чуждым. Самым мне непонятным было то, что через определённые промежутки времени все хором повторяли фразу: «Господи, помилуй!». В наше время, я имею ввиду то, откуда я сюда прибыл, люди не просили Бога ни о чём и тем более о помиловании. Все прекрасно знают – всё, что он даёт – это его воля и наши чаяния. И не важно, осмысленные это мысли и желания или случайно мелькнувшие в нашей голове. Отсюда и умение контролировать всё, о чём мы думаем и о чём мечтаем. Так что всё, что мы делали, так это благодарили Всевышнего за всё, что имеем. Я слушал, а в моей душе зрел всё больший протест и возмущение. Понимая, что в данный момент сделать ничего не могу, а мой укус не произвёл должного впечатления, я терпеливо дожидался следующего удобного случая, чтобы, наконец, прервать насилие над моей личностью.