Но мы были не в себе в ноябре, когда Венгерское восстание подавили, хотелось разбить безвинный радиоприемник. Один из наших в МИТХТ, выгнанный за неуспеваемость, попал туда с победоносной Советской Армией. Может быть тогда, а может быть, когда репетировали парад по другой оказии, мы с Володей и его младшим братом, идя от Г.П. к метро по набережной, встретили колонну танков, и, пока нас заглушал их грохот, орали: ненавижу! Много позже, в марте 69-го был бал или что-то вроде в Доме Ученых, и в тот же вечер – матч СССР – ЧССР на хоккейном чемпионате. Мужчины оставили спутниц и собрались в комнате, где был телевизор, и все шумно болели за чехов. Чехи выиграли матч, и празднество этой победы в Праге вызвало реакцию, окончательно погребшую «Пражскую весну». И к тому же они проиграли тот чемпионат.

И я, и Володя перестали быть близки к Г.П. после смерти И. М. Мне, и Володе тем более, было неприятно, что Г.П. скоропостижно (нарочно ставлю здесь слово, обычно относящееся к смерти) женился вновь, причем на женщине, которая была нам неприятна. Не то что бы мы объявили Г.П. бойкот. Он работал на какой-то сторублевой должности в академической библиотеке, располагавшейся прямо напротив дома, где я жил с первой женой, я к нему иногда заходил, был даже – раз, не более – у него дома, Мы с Володей пришли на его пресловутую защиту диссертации, не состоявшуюся из-за «отсутствия кворума в Учёном совете». Я встретился с ним в последний раз много позже, в один из наездов в Москву, когда он был уже «российский философ, культуролог», и т. д.

А Володя продолжил мое гуманитарное образование. Он рано, в шестнадцать лет, поступил на филологический в МГУ. Его однокурсником был, пока не выгнали его за неуспеваемость, Веничка Ерофеев. Это Володя сохранил знаменитую «поэму» Москва – Петушки. Там упоминается, что «первое издание разошлось быстро, благо было в одном экземпляре». Это Володя купил единственный экземпляр у Венички за бутылку водки, а то мог бы и пропасть. Мне выпало пить водку с ними двоими; такого красавца я в жизни не видел, и даже в кино; конечно, до Венички Володе было куда как далеко. Володя входил в круг поэтов вокруг Ахматовой, хотя, в силу географической удаленности, не так тесно, как Бродский и Рейн, но и он был среди тех, кто нес её гроб. Как-то он привел меня в однокомнатную квартиру, где доживала жизнь (наконец-то, в человеческих условиях) желчная старуха, вдова Мандельштама, знаменитая замечательными мемуарами «Надежда вопреки».

Володя, как и я, не стал открытым диссидентом, а писал о Свифте и Толкине, переводил с английского книги, которые нам всем здесь стоило читать, и спокойно работал в Библиотеке Иностранной Литературы, «Иностранке», которая ныне носит имя М.И.Рудомино, её основательницы и тогдашнего директора. К слову сказать, дочь М.И. училась со мной на одном курсе и, хоть сама и непримечательной внешности, была лучшей подругой К.С, в будущем ведущей переводчицы с польского (и она ныне мертва), которая мне в свое время, несмотря на К., нравилась, даже короткий стих ей посвятил. Был у нас такой анекдот: Тарзан, Джейн и Чита встречаются после долгой разлуки, и Чита хвастается: «А я – первая красавица в МИТХТ!» Претендентками на эту честь были у нас К.С. и моя будущая жена Таня, у них были общие поклонники, и они друг дружку терпеть не могли. Как неожиданны и разнообразны были взаимодействия и связи в нашей Москве!

Володя был для меня одним из основных порталов самиздата и «тамиздата». Последний постепенно стал преобладающим. Приятно читать настоящую переплетенную книгу, как я, помню, ночь напролёт читал у него «Архипелаг ГУЛАГ»: надо было передать том дальше по цепи. Но и в старомодном самиздате была своя прелесть. Вдруг, тебе звонят. Говорят: приезжай туда-то, возможно, на далекую окраину, в края, куда эмигрировали в те годы из коммунальных квартир. Зачем – не говорят, понимаешь сам. Едешь, встречаешь там несколько добрых знакомых, своих или знакомых знакомых. Сидим, читаем, передаем друг другу листки папиросной бумаги, литературное собрание перерастает в вечеринку.