Я лежу на спине, горелый как сухарь и перемотанный как мумия, и даже при огромном желании не могу ничего сказать.
Колдун не даёт мне никаких нравоучений.
Я не знаю кем был мой прадед, и уж тем более кем был его прадед.
Колдун не ждёт никакого ответа. Он спрашивает и сразу же уходит.
И каждую ночь после этого мне снится тропинка в лесу.
– Да, что там у вас за хрень творится?
– Там знаете, Валентин Муратович, очень странная ситуация получается.
– Что ещё за ситуация?
– У нас тут вот эти особые пациенты.
– Ну?
– Ну, особые пациенты о которых знает всего несколько человек.
– Ну-ну, и что?
– Я имею в виду, что несколько человек всего знает об их особом статусе, Валентин Муратович.
– Да, что вы тянете то? Говорите уже как есть!
– Просто вот эти особенные пациенты они же все в разных отделениях лежат… лежали
– Так.
– Так вот. Позавчера нам позвонили и велели этих пациентов собрать и срочно перевести в другую больницу. Пофамильно назвали, понимаете?
– Так.
– Как уговорено назвали их всех. С кодовыми словами и прочим.
– Так.
– Мы их погрузили в подъехавшие машины и отправили. Но они пропали и никуда не доехали.
– Хреново. А что за машины были?
– Вот то-то и оно. На камерах наблюдения этих машин нет. И ни в какую больше больницу они не прибыли.
– Кто-то украл у нас пациентов что ли?
– Получается так, Валентин Муратович
– Ёщкеренский фауфень! Кому это на хрен нужно? Кто звонил то? Выяснили?
– Да, Валентин Муратович, выяснили.
– Ну и кто же это был, вашу мать?
– Это вы и были, Валентин Муратович, с вашего номера звонили. Вашим голосом.
– Не может быть этого! Слышишь! Не может! Что за хрень там у вас творится!? Сейчас погоди…. Я перезвоню чуть позже, там кто-то пришел ко мне…
Я отвлекаюсь. Силуэты прохожих сливаются в сплошное серое марево. Тело само бежит по газону, обгоняя хмурый поток, возвращающихся с работы, людей. Ещё немного и газон перейдёт сначала в пыльную обочину, а потом в лесополосу. Можно будет срезать, главное, чтобы медсестра успела покормить меня к тому времени. Через лесополосу проходят рельсы и очень неохота попадать под поезд. Слишком долго я иду собачьим ногами к цели. Держась краешком сознания там где пёс бежит по газону всей остальной частью возвращаюсь в палату. Успеваю к тому моменту, как сестра наклоняется и заглядывает мне в глаз. Приветственно моргаю ей трижды.
– Что ж, сердешный, не становится тебе лучше?
Моргаю ей в ответ дважды.
– Ишь, оптимист какой! – говорит сестра вставая и шурудя посудой в своей тележке. – А доктор вот говорит, что улучшений не замечает.
И совсем-совсем тихо добавляет:
– Отмучался бы ты уже!
Прекрасно понимаю её, но не время унывать, тем более она же не знает про то, что кроме врачей меня лечит ещё и Колдун. А уж в нём то я ни капли не сомневаюсь. Получилось тогда с ожогами, получится и сейчас. Что-то слишком много времени я провожу в больницах.
Сестра всовывает мне трубочку в рот, и я начинаю приём измельчённой пищи. В это время пёс минует обочину и начинает пересекать лесополосу.
Больничная еда по сравнению с колдуновским отваром безвкусная, почти отвратительная. Но выхода нет. Я старательно выпиваю её всю. Нужно быть благодарным. К тому же нужно много еды, чтобы было много сил, для того чтобы скорее поправиться. Колдун сказал, что всё заживёт как на собаке.
Собака в это время уже добралась до рельсов и бежит вдоль них. Хороший пёс попался – целеустремлённый. Сам бежит к цели, не отвлекается на всю эту собачью ерунду: понюхать, пописать, поискать следы. Навстречу проезжает поезд. Из окна выглядывает машинист и провожает меня взглядом.