В нашем выводке сильной была Меган и прекрасно об этом знала. Даже слишком хорошо. Иногда в связи с этой излишней самоуверенностью с ней приключались казусы. Пока была жива мама, наша семья вела типичный образ жизни всех канадских семей среднего достатка – хотя наш, подозреваю, был ниже среднего, потому что родители никогда не приобрели собственного жилья, всегда жили в арендованных квартирах. Мы часто ездили на вечеринки к родительским друзьям, на озёра или пляжи заливов с ними же или на фермы за ягодами. Однажды накануне Хэллоуина мы выбрались с группой родительских приятелей и их детей на ферму за тыквами. Меган, как всегда, была в своём репертуаре – требовала признания её лидерства. Она командовала, а мы все слушались. Но в какой-то момент, мы то ли её не услышали, то ли услышали, но проигнорировали (изредка случалось и такое) и она сама убежала в декорированный лесок. Вернуться к нам у неё не было никакой возможности – сделать это означало признать свою неудачу, как главнокомандующего – поэтому Меган упорно ждала два часа в леске, пока мы хватимся своего командира и рванём на поиски. Мы так и не хватились, сделали это родители, и мне, конечно, досталось за то, что бросила сестру и подвергла её рискам и немыслимым угрозам.

Меган действительно была умнее, ей всё давалось легче, но, когда твою гордость задели, ты из кожи вон вылезешь, чтобы доказать противоположное. И у меня однажды это получилось. В пятом классе мои отметки оказались выше, чем у Меган, «из принципа». Отец отправился разбираться в «шарашкину контору» – школу, по поводу того, как так вышло, что будущий Премьер Министр закончил год хуже, чем я?

Чем взрослее мы становились, тем громче внутри меня орало сопротивление. Сейчас я думаю, что отец давил моё чувство собственной значимости слишком усердно, и оно начало бунтовать. Вот просто из духа противоречия – бывает и такое. Будь он чуть хитрее и мягче – да хотя бы скрывал свои умозаключения и не провоцировал меня вслух, тратя силы, время и средства на перспективную дочь – я бы оставалась в тени и даже не вздумала взбрыкивать. Но он зацепил во мне врождённую гордость, и она стала вредничать. Дерзила, демонстративно не повиновалась, отхватывала наказания, чтобы злиться и не повиноваться ещё сильнее. Всё это привело к тому, что Меган и отец в моём восприятии превратились во вражеский лагерь. Мы потеряли с ней не только связь, но и всякий контакт. В конце концов, моя родная сестра организовала для меня настоящую травлю в школе. А когда исчезла вместе с отцом, одним из самых больших моих страхов было, что люди узнают о моём позоре – меня бросили. Выбросили.

Сейчас, уже будучи взрослой, я вижу все те многочисленные пути и дороги, которые легко и непринуждённо избавили бы меня от бомжевания, и одна из них – другая система ценностей. Мне не нужно было бояться, что люди подумают или скажут, мне нужно было заботиться о собственном благополучии, а не о чужом мнении – этой, самой главной идее, никто из близких меня не научил, когда у них была такая возможность. Эту ошибочную установку я пронесу, как знамя, через всю свою жизнь.

За все шестнадцать лет, что я знала свою сестру, был один человек, который с самого начала не принял её лидерства ни в его органическом варианте, ни в пропагандистском – Алехандро – мексиканский мальчик, никогда не знавший своего родного отца, но обожавший мать. Календарно он был всего на год старше нас, но в реальности, мне казалось, его ум и опыт превосходил наш на годы. В последний раз я видела его, когда мне было девять – за год до смерти матери.