Блад, кажется, тоже это услышал, усмехнулся, но ничего не сказал. Пинком отворил дверь, занес меня в каюту. Усадил на что-то жесткое.

– Можешь лечь, если хочешь. – Он закрыл дверь. – Или отнести тебя на постель? Правда, ее потом придется выбросить, а тебе – спать на голых досках.

Я зажмурилась, тряхнула головой. Дурнота отступала. Слабость тоже проходила, оставляя разве что легкую сонливость, но это вскоре пройдет. Я сидела на здоровенном сундуке, таком здоровенном, что и лечь бы на него смогла.

– Нет, все хорошо, спасибо.

Только переодеться бы… и помыться, чужая кровь стягивала кожу. Я подняла взгляд на Блада – тоже весь в крови, разорванная рубаха болтается ошметками, жилет расстегнут. Значит, совсем немного времени прошло.

– Как ты себя чувствуешь? – вырвалось у меня.

Все-таки с настолько серьезными ранами мне сталкиваться еще не доводилось. Самое страшное, что приходилось заживлять, – глубокий порез от серпа. Повезло той женщине, что артерию не задело и что мимо проезжали мы с матушкой.

И Блад по-прежнему оставался единственным, кто может меня защитить, так что моя забота о его состоянии была вполне разумной. И дело вовсе не в его объятьях и…

– Живым. – Он снова провел рукой по боку. – И очень, очень озадаченным. Что это было?

Я захлопала ресницами.

– Прошу прощения?

Так я ему и рассказала! В лучшем случае сочтет ведьмой. В худшем – поймет, что я могу обойтись с ним как с меченым, и перережет глотку: только круглый дурак оставит опасность так близко к себе, а дураки не становятся удачливыми капитанами.

Он вытащил из шкафа медную миску и ветошь. Плеснула вода. Присел напротив, устроив миску на сундуке рядом со мной.

– Ты спасла мне жизнь, и я очень благодарен за это. – Влажная ветошь коснулась моего лица, смывая кровь. – Но как ты это сделала?

– Я не ранена, спасибо. – Я забрала у него ткань. Ох ты, ведь если я бухнулась прямо в лужу, наверняка и волосы все испачкала, как же я буду их отмывать? Да и вообще… – Зеркало у тебя есть?

Он прищурился.

– Зеркало есть, но ты уходишь от ответа.

– Но мне нечего ответить! – Я изобразила на лице самое глупое выражение, на которое только была способна. – Я вообще не понимаю, о чем ты.

– Сокровище мое, – промурлыкал Блад вроде бы игриво, но в голосе прозвучала явная угроза. – Мне, конечно, очень не нравится, когда в столь… трогательный момент меня называют именем другого мужчины…

Я залилась краской.

– И вовсе не трогательный!

– Ну как же? Юная дева, приходит в себя в моих объятьях, ресницы трепещут, румянец смущения, улыбка – о, какая улыбка!

– Да замолчи ты! – Я прижала ладони к щекам.

– А оказывается, что все это предназначалось не мне. Можно ли передать словами всю меру моего разочарования?

– Я люблю Джека, как и он меня.

Я думала, что эти слова прозвучат со спокойным достоинством, а получилось жалко. Словно я оправдывалась в том, что думала о другом мужчине.

– С тобой-то все ясно, а вот насчет него не уверен.

Да как он смеет!

– Как ты дожил до своих лет с таким языком?

– Это потребовало некоторых усилий, сокровище мое, – ухмыльнулся он. – И именно потому, что я успел немного пожить и кое-что повидать, куда сильнее, чем когда меня называют чужим именем в минуты страсти…

– Не было никакой страсти!

– …я не люблю, когда меня держат за глупца.

– Не понимаю, о чем ты.

Вот теперь изобразить спокойное достоинство получилось. Почти.

– О том, что у меня в груди была здоровая дыра, проделанная ледяным клинком. О том, что жить мне оставалось хорошо если полчаса и Фрэнк пытался этим воспользоваться, чтобы поднять бунт на корабле, поэтому я помчался в крюйт-камеру, чтобы заблокировать ее или, если совсем сил не хватит, разнести все к ядреным демонам, но свалился, чуть-чуть не добравшись.