Вначале Ваня немного отставал от сверстников: у него медленно развивалось мышление, возникали затруднения в попытках овладения предметными действиями. Но, благодаря своей любознательности и настойчивости, вскоре он стал догонять ребят. Желая исследовать мир, мальчик трогал все, что попадало ему под руки. Ему было интересно изучать содержание маминой сумки, трогать в парке витрину с мороженым, хлопать ладошкой по поверхности воды в фонтане, гладить по спинке соседскую кошку, слушать пение птиц за окном…

А сколько он задавал вопросов! Ольга не успевала на них отвечать. А еще у Вани была поразительная слуховая память, благодаря которой он безошибочно пародировал все услышанные им звуки: от собачьего лая и кашля сидящей на скамейке старушки до свиста дворовых пацанов и «смеха», издаваемого диким голубем вяхирем. В окружающей его звуковой какофонии мальчик находил бесконечное множество оттенков, ускользающих от зрячих. А еще Ольга привлекала сына к повседневным делам, чтобы тот усваивал бытовые навыки и понимал причинно-следственную связь происходящих событий. Она всегда помнила, что умение обслужить себя без посторонней помощи – главное, чему она должна научить сына, ибо именно это является основным шагом на пути к полноценной адаптации незрячего человека в зрячем обществе.

И все же смириться со слепотой ребенка женщина никак не могла. Она чувствовала себя виноватой в том, что с ним произошло, и все время задавала себе вопрос: «За что мне это наказание? Что в своей жизни я сделала неправильно?» Ольга все время ждала чуда. Ей казалось, что, проснувшись однажды утром, она поймает направленный на нее, осмысленный, взгляд Вани, но этого не происходило.

Котельникова очень уставала. Растить в одиночку инвалида первой группы было предельно трудно. В ясли его не брали, специализированного садика в Проскуринске не было. Ее мама однажды приехала к ним из своих Лисичек, посмотрела на внука, покачала головой, поцокала языком и изрекла: «Видно, Олюшка, нагрешили чем-то наши предки, раз господь послал нам испытание – инвалидов выхаживать. Проклял кто-то всю нашу женскую линию: прабабка твоя, Бреслава, родила сына глухонемого, бабка Ядвига, почитай, всю жизнь прожила с безногим дедом Юрасем, я папу твоего парализованного даглядаю, ты – сына слепого. Это – наш родовой крест». Сказала и на следующий день уехала обратно. Хорошо хоть домашних продуктов привезла: мяса, яиц, грибов, сыра, меда, клюквы в сахаре.

Заходили пару раз коллеги из школы, приносили деньги от профсоюза, костюмчик и игрушки для Ивана. Они смотрели на Ольгу с такой жалостью, а на Ваню – с таким ужасом, что Котельникова от неловкости готова была провалиться на первый этаж. Нет, в подвал, а то и вообще – сквозь землю.

Что же касается Олега, то вначале он, и в самом деле, раз в три месяца являлся на побывку домой. Позже перешел на график – раз в полгода. А потом заявил супруге, что неразумно всю жизнь платить за съемную жилплощадь ее хозяину. Пора собирать на собственную кооперативную квартиру, пока еще есть здоровье. А то ведь на севере такие условия для жизни, что не сегодня-завтра инвалидом станешь. И что тогда? Уж лучше он не будет тратить деньги на перелеты домой и летние поездки с семьей на море, а загрузится работой по самое «не могу», и через пару лет они уже будут жить в собственной квартире.

Ольга не роптала. Во-первых, в словах мужа был свой резон, а, во-вторых, они с Иваном уже привыкли жить без Олега, который в свои приезды чувствовал себя с сыном как-то… неловко, чтоб не сказать отчужденно. Он привозил ему подарки, ходил с ним в зоосад, парк аттракционов, в кафе на мороженое, ездил с ними на турбазы, но Ольга чувствовала: стараясь быть хорошим отцом и мужем, Олег делал над собой усилие, оживляясь лишь за день до своего отлета на вахту. Все остальное время он был понурым, раздраженным, нервным. Секса с женой он не хотел, ссылаясь на вечную усталость. Даже пошлую частушку ей исполнил, чтоб не приставала со своими ласками: