Загрузившись, теплоход немедленно взял курс через Онежское озеро на Волгу, домой. Зима, словно посмотрев в календарь, с первого декабря трясла свою перину. Морозы крепчали с каждым днём, и река могла вот-вот встать. Онега встретила нас неласково. Шторм, волны, как в настоящем море. Снег, шуга, видимости никакой. Шли по компасу и радару. Ни встречных, ни попутных судов не увидели, видимо, мы были последними. Шли очень медленно. Отсутствие хорошей видимости, сильнейший встречный ветер, большие волны с трудом пропускали нас вперёд. Катамаран, как большой таран, пробивался сквозь это крошево, смесь большой воды с ледяной крошкой убийственна. «Ты не выходи на палубу, – попросил-приказал капитан, – тебя может сдуть или смыть. Да и опасно – радиация!» – напугал он меня. Оказывается, гранитный щебень, как, впрочем, и глина – природные ископаемые, имеют небольшую природную радиоактивность. При небольших количествах она безвредна, при таких объёмах – в тысячи тонн – она превышает предельно допустимый уровень. Ни то, ни другое большой приятности не вызывало. Внутри теплохода было тепло, сухо и уютно. Катамаран – очень устойчивое судно. По судовому радио играла спокойная и мягкая музыка. И как ни бесилась природа, бросая в задраенные иллюминаторы тонны воды и льда, гремя и царапая по обшивке, в кают-компании никто не обращал на это никакого внимания. Меня приютили в каюте второго помощника капитана, где я и проводил в основном своё время.

Как ни старался капитан и его команда, мы не успели. В Городец пришли к замёрзшим шлюзам. При минус двадцати пяти Волга у шлюзов и сами шлюзы замёрзли за три дня до нашего прихода. Теплоход встал на рейде. И это не самое плохое. Лёд был ещё не очень толстый и прочный.

Его взрывали и обкалывали ледоколами. Хуже то, что уровень воды в реке упал, и с пятью тысячами тонн и своей осадкой «Грибановы» не могли пройти шлюзы. Пришлось «паузить». Ещё неделю простояли, ожидая две плоские баржи грузоподъёмностью по тысяче тонн каждая. Теплоход обледенел, словно прошёл по Северному морскому пути. Ходить по палубе было невозможно. Матросы время от времени скалывали лёд в тех местах, где это было крайне необходимо. Издали, окружённый льдом Горьковского моря, теплоход смотрелся как замороженный и затёртый льдами «Челюскин»…

«Привет папанинцам!» – кричал в рупор с борта подошедшего к нам речного ледокола «Дон» старший помощник капитана. Следом за ним шли толкачи с баржами впереди и плавкран. Началась работа. Написать две строчки нелегко, а вот на загрузку двух барж ушло два дня. С «Грибановых» сняли по одной тысяче тонн щебёнки на каждую – и корпус катамарана подвсплыл. С тремя тысячами он уже мог пройти шлюзы. Это и называется «паузить». Шлюзы для нас очистили, и вскоре, миновав их, ледяной, сверкающий на редком солнце корабль вслед за ледоколом пошёл вниз по Волге в Горький. За ним потянулся караван из барж, толкачей и плавкрана. К стенке Сибирских пристаней судно подошло лишь двадцать пятого декабря и, разгрузившись, через три дня встало у Стрелки со стороны Оки на зимнюю стоянку.

Так благополучно окончилась наша «папанинская» эпопея.

Станция «Московская» – самая крупная на горьковском метро. И самая тяжёлая в смысле строительства. Место оказалось гнилое. До революции здесь проходил канализационный коллектор. И грунт сам по себе болотистый, слабый, жидкий. Чтобы вычерпывать эту жижу, сделали специальный плот для экскаватора. Трубы большого диаметра – 1420 мм сварили между собой, заварили торцы и сверху приварили рифленый лист. Стоя гусеницами на таком плоту, экскаватор мог работать, не проваливаясь. Без плота – тонул. Противная чёрная жижа долго не кончалась, её увозили и увозили. Станцию строили с учётом выхода на вторую линию. И с учётом тупиков и разъездов она получалась очень длинной. Ко всему прочему стали появляться перебои со снабжением хвойным пиловочником, пиломатериалами и даже рудстойками. Как временный выход из создавшегося положения применили берёзу. Это была стратегическая ошибка. Это была бомба замедленного действия. Никто не предполагал такого исхода. В открытом грунте хвойный лес стоял два года. За это время успевали и построить, и закопать. Берёза, даже толщиной пятьдесят, а то и шестьдесят миллиметров, держа такой сырой грунт, сгнила через год. Строители успели за это время только выкопать котлован и начать нулевые работы. Но берёза не ждала. В прогнивших местах она сломалась, и начался вывал грунта в котлован. Балки, между которыми была положена вылетевшая берёзовая опалубка, сошлись. «Косынки», крепящие двадцатипятиметровые «расстрелы» к балкам, полопались по сварочным швам, не выдержав нагрузки. И те полетели вниз один за другим. Балки, более не удерживаемые ничем, начали складываться под мощнейшим давлением грунта в середину котлована и заваливаться с обеих сторон рухнувшей стеной земли…