– Бюрократы вы все! Сказочные!

– И тебе всего хорошего, Коля.

Волобуев пробурчал что-то под нос и вышел. Капа поморщилась от оставшегося после него запаха перегара и селедки, встала и открыла форточку – колючий ветер со свистом ворвался в небольшой кабинет и прогулялся по столу, взметнув бумаги.

Капа уперлась ладонями в подоконник и взглянула на вытоптанный снежный ковер, сохранивший первоначальную белизну лишь по периметру промзоны. Снег в этом году выпал рано, аккурат в праздник 7 Ноября, и, похоже, уже не растает – согласно прогнозам Гидрометцентра ожидается сильное похолодание.

***

Холод проникал сквозь тонкую материю арестантских брюк, задубевшие ботинки совсем не гнулись, а тулуп жал в плечах и пах псиной. Юра Четвертазин погрел ладонями уши, затем приподнял высокий воротник. Наверное, он выглядел подозрительно – женщина, тянущая за собой санки с закутанным малышом, скользнула по нему быстрым взглядом и ускорилась.

Плохо. Ему сейчас светиться никак нельзя.

Юра отошел в сторону и занял выжидательную позицию у дерева. Со стороны хоккейной коробки показались двое мальчишек. Они остановились, обменялись ударами портфелей и, довольные, побежали дальше. Размахивая тубусом, просеменила девушка в клетчатом пальто и пушистой шапке. Гремя тележкой с ломом и лопатами, прошел пожилой дворник.

Опять защипало уши. Можно было, конечно, подождать в теплом подъезде, но останавливали бдительные соседи, которые могли позвонить в милицию. А убегать из подъезда, где одна лестница и один выход – дело трудное, почти невозможное. Да и устал он бегать.

Юра оказался на свободе совершенно неожиданно. После того, как его вывели из зала суда, он попросился в туалет. Конвойный снял наручники и, посоветовав долго не засиживаться, толкнул дверь. Юра сделал свои дела и, уже помыв руки, обратил внимание на небрежно закрашенное синей краской окно, за которым, как ему показалось, не было решетки.

Он осторожно повернул ручку, высунулся и обнаружил, что от решетки остались лишь торчащие из кирпичной кладки ржавые штыри. Не тратя время на раздумья и сомнения, он забрался на подоконник, ухватился за штыри и встал на выпирающую решетку в окне первого этажа. Сильно оттолкнувшись, приземлился на грязно-снежный газон и тут же закатился под елку. Минуту он наблюдал за территорией горсуда, затем помчался к металлической ограде, на которой, в отличие от бетонного забора следственного изолятора, отсутствовал барьер из колючей проволоки.

Пробежав дворами километра полтора, он свернул к баракам, спрятался в дровяном складе и просидел там до вечера, кутаясь в холодный арестантский ватник. Как только на город опустились сумерки, он вылез и, еле шевеля окоченевшими ногами, добрался до строящегося неподалеку микрорайона. Сбив кирпичом навесной замок, он забрался в холодную теплушку, где перекусил недоеденными рыбными консервами и куском батона. Решив подождать до утра, он лег на топчан и мгновенно уснул. И снилась ему всякая дребедень: он убегал от желтого УАЗа, за рулем которого сидел индийский актер Митхун Чакраборти в форме советского милиционера. Проблесковый маяк сверкал словно зеркальный диско-шар, а из рупора громкоговорителя слышалась песня. По минорным завываниям Митхуна было понятно, что песня – о любви.

Когда небо на востоке окрасилось рассветным багрянцем, Юра выбрался из теплушки и заглянул в соседнюю, где обнаружил спящего сторожа и висевший на гвоздике добротный тулуп. Тулуп мгновенно перекочевал с гвоздя на плечи, а вот шапкой, к сожалению, разжиться не удалось – сторож использовал ее в качестве подушки и уже успел напустить туда слюней. Зато в кармане тулупа обнаружились целых три рубля.