Гулкие своды множили и без того многоголосое эхо, отражали, комкали и растягивали речитатив волн, их сумбурный разговор, долгожданную тусовку, гостеприимно принимая в своем чреве их радостную толкотню.

Алекс что-то кричал своей подруге, но она не слышала ничего из того, что он пытался ей втолковать, и скорее интуитивно, ориентируясь на его взволнованное и оживленное лицо, сама начинала испытывать восторг вслед за своим гидом, с каким-то давно забытым детским восхищением вглядываясь в его мифологический образ. Грациозное тело, четкий профиль, мокрые кудри, с которых стекали прозрачные соленые капли, прохладная загорелая кожа, прикрывающая горячую пульсирующую энергию молодости, – все в этом юноше напоминало древние, канувшие в века легендарные архетипы: Давида, Персея, Пелея, как будто гроты были той машиной времени, тем порталом в минувшее, что перенесли своих гостей в мир погибший и прекрасный, погребенный ныне под многометровым слоем пепла где-нибудь на Пелопоннесе или Санторине.

После валялись на берегу, бездыханные от напряжения.

Говорить не хотелось. Олесе пришло в голову, что с Андреем она в этот грот не полезла бы. Это открытие причинило ей боль, и теперь она сидела, сжавшись в комок, отрешенная от мира и совершенно опустошенная своим немыслимым приключением. Наконец она обернулась украдкой и внимательно посмотрела на Алекса. Того, похоже, одолевали те же эмоции.

«Почему так, – подумала она, – он моложе меня на целую вечность, совершенный ребенок, а с ним я чувствую себя надежнее, чем с любым из моих мужиков? Совершенное безумие! Влюбилась в мальчишку на пятнадцать лет младше! Ну и дура!»

– Лодки! – вдруг крикнула Олеся и сорвалась с места.

В голубой дали показались темные точки. Рыбаки обходили скалу, возвращаясь с лова, и быстро приближались к месту их с Алексом стоянки. Следовало торопиться назад.

Она почти бежала по берегу, за ней неспешно тащился депутатский сын, на ходу бросая камни и ракушки в слегка взволнованную пучину.

Грузиться долго не пришлось, но неторопливый Алекс все-таки взбесил закусившую удила подругу.

Всю обратную дорогу оба молчали. Только неунывающие аборигены лопотали что-то свое, перекрикивая друг друга и ожесточенно жестикулируя. Время от времени Олеся ловила на себе их любопытные взгляды и белозубые улыбки.

Абсолютно изможденная, она вывалилась из лодки на берег под сенью любимого отеля с его цивильным сортиром и ежедневной сменой полотенец. Алекс за руку попрощался со всеми рыбаками и догнал Олесю уже у деревянного настила, ведущего к номерам.

– Держи, – протянул он ей что-то маленькое.

Олеся взглянула и открыла рот от удивления.

– Когда ты успел?! – воскликнула она, осторожно беря тонкое серебряное колечко с неровной розовой жемчужиной.

Точно такое же кольцо Алекс надел себе на мизинец.

– Друзья постарались, – сказал он устало, – сохрани на память. А я пойду. Надо поспать, а то всю ночь от тебя пальмовых крыс отгонял. Увидимся.

И он медленно побрел вверх по берегу в сторону своей шикарной, как утверждала Людка, виллы. В последний раз мелькнула его рубашка, и сам он растаял в стремительно надвигающихся сумерках.

День четвертый

Все следующее утро Олеся пыталась справиться с навалившейся сонливостью. Скорее всего, началась та самая акклиматизация, которая настигает каждого второго туриста, только выражается по-разному, прицельно ударяя по самому больному месту размечтавшегося об удовольствиях отпускной жизни бедолаги. Так случилось и у Олеси, слабым местом которой всегда была голова. Мигрень – вот что могло лишить ее дееспособности в считаные минуты