Нравитесь вы мне до сумасшествия, места себе не нахожу! Ну, вот хоть убейте меня на месте, а нравитесь и всё тут! Я могу по- нять ваши сомнения: разность большая в возрасте, пожалуй,

больше чем на два десятка лет. Вы вон, какая молоденькая и выглядите юной, а я уже пень колодой стану через десяток лет. Пока, правда, подобной напасти не замечал за собой: это для вашего сведения. Что скажите, Елизавета Максимовна, на моё откровение?..

Елизавета подошла к окну, взявшись рукой за подбородок, не произнося ни слова, стала смотреть во двор, вероятней всего

она думала. Для неё всё, что она услышала, было так неожидан- но, как глыба снега, свалившаяся зимой на голову с крыши.

Мысли путались, не приходя в порядок: принять какое-то реше- ние, – вот так взять и определённо сказать что-нибудь она не

могла. Во-первых, до сегодняшнего дня Лиза смотрела на хозя- ина квартиры, как обычно смотрят на начальство, которое опе- кает тебя на работе. Как о мужчине?.. – Господи, да подобное и в мысли не могло ей прийти! Лиза была в крайней – сказать в рас- терянности – значит, вообще ничего не сказать! Наконец она по- вернулась всем корпусом в сторону порога, где продолжал сто- ять в ожидании своего приговора Пётр Леонтьевич, взглянув на него, по всей вероятности, впервые как на мужчину, претендо- вавшего на её сердце и плоть, сказала совсем не о том, о чём

она думала:

– Извините, Пётр Леонтьевич, я вам даже присесть не предло- жила. Проходите, берите стул, садитесь и успокойтесь, а я сей-

час чай заварю, иначе я совсем в растерянности, даже не знаю, о чём и сказать. То о чём вы сказали, в голове у меня не уклады- вается. Это как-то спонтанно, словно с меня шляпу с головы ве- тер сорвал и унёс. От ваших слов у меня даже всё тело дрожать

стало. Сидите пока, а я с примусом повожусь, гляди и в себя

приду. Простите, но я не могу вот так сразу… Бог мой! Я и сама не знаю, о чём я сейчас говорю!..

Елизавета, выйдя в коридорчик, который служил миниатюрной кухонькой, стала разжигать примус, а после затарахтела посу- дой. Дверь из комнаты в коридор оставалась открытой. Пётр

Леонтьевич, всё это время, уставив свой взгляд в коридор, не

пропускал ни единого звука мимо ушей, и даже частое дыхание квартирантки воспринимал, как нечто непосредственно относя- щееся к его дальнейшей судьбе. Прошло немного времени, и

Лиза внесла в комнату две чашки дымящегося паром чая, поста- вив на стол, сказала:

– Как хотите, Пётр Леонтьевич, хоть казните меня, но я сейчас вам ничего сказать не могу. Давайте договоримся так… – дайте мне хотя бы три дня на размышления. Если я через три дня с вашей квартиры не съеду, значит, можете считать, что я соглас- на. Устраивает вас так, Пётр Леонтьевич?

– Лизонька, я готов ждать хоть три года! Как скажешь, ангел вы мой, так пусть и будет. Я на всё ради вас согласен, даже больше

того, скажу вам, что никогда, никогда вы не пожалеете, дав со- гласие. Я Богу на вас буду молиться, никогда и ни в чём не по- смею вас упрекнуть. И это не пустые слова и обещанья, хотите вон перед иконами клятву сейчас дам?!

– Да Бог с вами, Пётр Леонтьевич, зачем мне ваши клятвы, я же ещё ничего не решила, а вы о каких-то клятвах речь ведёте. Вы только не подумайте, что я набиваю себе цену – это было бы ко мне совсем несправедливо. Если честно сказать, то я себя не

очень-то высоко и ценю. Кто я такая, чтобы нос задирать – обычная хуторская баба, каким на базаре, как говорят, – грош

цена. Не торопите события. Ко всему этому – честно признаюсь – у меня есть ухажёр, хотя правильней сказать – был. Да и не со- всем он ухажёр, а почти год мы с ним жили уже вместе, только и того, что я женой его не торопилась стать. Это я сказала к тому,