— Я знаю, что ты не спишь, Богинюшка.

Я не отвечаю, закрыв глаза, хотя умом понимаю, что теперь уж точно не усну после двойного тихого часа за день.

— Очень похоже на пи***, как хочу, — шепчет он совсем рядом с моим ухом.

Я не отвечаю, сжавшись еще больше, когда он сгребает меня в объятия.

— Я ждал, когда ты доешь, чтобы стряхнуть плед от крошек, а не то, что ты подумала, Богинюшка, — выдает он, но теперь совсем другим голосом. — Остальное было импровизацией.

Надо же! Не бандит, а творческая личность!

— Ты все еще упираешься в меня своей импровизацией, — шепчу ему, уговаривая себя больше не говорить ничего. — А перед этим тыкал ею мне в лицо.

Он сжимает мою грудь, но тут же отпускает, проведя ладонью от нее по животу к бедрам.

— Не могу ничего поделать с этим. День был напряженным. Тело требует расслабиться. А рядом такая теплая ты.

Я поворачиваюсь к нему, едва подумав об этом.

— Ты серьезно?

— Да, — отвечает тот, принявшись отбивать такт ногой. — Задница у тебя красивая.

Не думала, что меня способно удивить хоть что-то после всего, что произошло за день. Но это случилось. Грубый комплимент обжег внутренности. Вот только я отмахнулась от него. Не хватало только раскиснуть!

— Я не об этом, а о напряженном дне. Это тебя назвали профурсеткой, употребив все возможные и невозможные синонимы?!

— Их было так много? — уточняет он, удивившись.

— Достаточно, чтобы постричься и уйти в монастырь.

— Значит много? — спрашивает И.С., замерев на мгновение.

— Двое.

А если с Головиным, то трое. Но последнего я не беру в расчет, потому что контрацептив заставил ненавидеть себя иным образом.

— Ты не мог бы перестать дергать ногой? — прошу я, осознав, что напрягаюсь от этого тика. — Это ужасно нервирует.

— Нет. Мы же совокупляемся. Без огонька, но все же.

Сказанное будничным тоном заставило меня понять, что испытывает форель на берегу. Я несколько раз открыла и закрыла рот не в силах сказать хоть что-то.

— Ты! Я бы не стала спать с тобой!

— Так речь ведь идет не о тебе, а о Буровой, — замечает он, опустив лицо и сверкнув на меня темными камнями глаз. — Так что, если передумаешь, то просто скажи.

Не знаю, что произошло, но в этот момент я как будто увидела другого Кронглева. Словно он только притворялся хамлом, а на деле думал о чем-то ином. Он не стал напоминать, что мы уже переспали, употребив какое-нибудь мерзкое словцо вроде "совокупляемся".

— Это тебя затолкали в машину, угрожая оружием? — спросила я куда спокойнее, чем прежде, озадаченная явившимся открытием. — Дважды.

— Единожды. Я не угрожал тебе стволом, а обещал закопать и прокатить в багажнике.

Он издевается, да? Он точно издевается!

— Это меняет дело!

— Точно, — подтверждает Кронглев, подтянув меня вровень со своим лицом.

До этого я, можно сказать, рассматривала контуры его подбородка.

— Кто назвал тебя путанессой и Белоснежкой?

Я открываю рот, чтобы ответить. Но имя Бурова застревает в горле, потому что я понимаю, к чему он ведет все это. Стоит мне назвать его, и он утвердится в мысли, что я та еще стерлядь.

— Это не важно, — отвечаю я быстро и пытаюсь отвлечь его. — Зачем ты притащил меня сюда?

— Один мой вопрос, другой твой, Богиня. Ответы обязательны.

Он намеренно зовет меня так! Понял, что бесит, и теперь выводит меня из себя.

— Я приняла его за тебя. Точнее, мне сказали, что он – это ты. Имя не важно.

— Так не важно, что ты отказываешься назвать его?

Я же объяснила! Но хватаюсь за соломинку, что он сам протянул мне.

— Я ответила на твой вопрос.

— Подумал, что тебе не впервой и не ошибся, верно?

— Верно, — говорю, скидывая с себя его руки. — Ты просто тупой.