Проходило время и вместе с ним мода на футбол, и мы выходили во двор с шахматами под мышкой.

А потом как-то разом все сооружали себе лямки: на кусочек меха со стороны кожи прикреплялась свинцовая таблетка для придания снаряду нужных навигационных свойств. Лямку подкидывали внутренней стороной стопы. И отсчитывали пары.

– Пара, две, три – считал игрок.

Мастера набивали до двух сотен…

А потом в клубе Лозовского, что напротив рынка, закрутили многосерийного Тарзана. И мы запрыгали по деревьям, издавая леденящие кровь йодли: – А-уа-уа-а-а…Уа-уа…

А однажды наступал черёд подвалов, что под домом. Грязные, пыльные окна, забранные решётками, выходили наружу на уровне подмёток прохожих. Мы прятались в казематы, прихватив с собой папироски "Ракета". И пускали дымок в окна. И были горды своими мужественностью и взрослостью.

Но и это не удерживалось надолго, и мы безоглядно отдавались чему-нибудь новенькому.

А вот мода, не преходящая никогда, – это чтение затрёпанных томиков Дюма или Стивенсона, Гайдара или Кассиля в светлом читальном зале библиотеки на Третьей Нагорной, и когда бы не заглянуть в читалку, обязательно увидишь знакомое лицо, уткнувшееся в раскрытую книгу.

Вторая Нагорная не обижала нас. Местная шпана жила своей, изолированной жизнью. Воровской. А в перерывах между делами сиживали урки на лестнице первого этажа нашего дома и мастырили мастырки. На ладонь высыпался табак из распотрошённой папироски, туда растирали гулечку анаши, всё это ловко заправлялось в заранее приготовленную бумажную гильзу, и мастырка шла по кругу:

– Ах ты, планчик, ты божия травка… – по подъезду распространялся сладковатый с горечью дымок. Глаза курильщиков пустели. Лица делались нездешними:

– Ах ты, планчик…

Арменикенская шпана… Лихие ребята…

Однажды, когда я сидел на балконе и оглядывал с высоты четвёртого этажа дворы, на улице застучали выстрелы. На крышу прямо подо мной выполз Кунжул, один из местных бандюганов. Он страшно глянул на меня и провел ребром ладони по горлу:

– Молчи!

А по улице неуклюже бежал милиционер, и из чего-то черного в его руке выпрыгивали искры.

Южный фасад нашего дома выходил на восьмиэтажку, в которой жил мой школьный приятель Валерка Егиянц…

Что-то на Нагорной было неладное с рельефом, и потому валеркин двор располагался на пару метров ниже нашего, и с балкона был весь как на ладони.

К соседским пацанам мы предпочитали лазать через забор, хотя можно было выйти на проспект, и – рукой подать – оказаться у входа на лестницу, ведущую вниз во двор. Но кому нужен тротуар, если есть забор?

А однажды в тёплый летний день у этого самого входа-выхода, попирая сандалиями проспект имени вождя, лузгал семечки Бурый – Боря Аветисов. И напевал, притаптывая в такт:

"Об-ана, об-ана,

Зарубили кабана…"

Славно так напевал…

И я невольно подхватил заразительный мотивчик. А дома неправильно истолковавшая текст мама влепила незадачливому исполнителю подзатыльник. Тоже – память…

........................

Много лет спустя, уже взрослым человеком, я как-то пришёл на улицу своего детства. Теперь она звалась по-другому, но была так же или почти так же неухожена, и ворота были – совершенно некстати – выкрашены казённой зелёной краской, и во дворе пустовала водолазкина осиротевшая будка. Сам же дворик был махоньким, и заборы – невысокими. И во второй квартире давно уже не жили мои приятели Сашка с Валеркой. И сам я пришёл не домой, а в гости…

* – Арменикенд – район города Баку, заселённый до недоброй памяти одна тысяча девятьсот девяностого года преимущественно этническими армянами

ИНСТИТУТ

Моя Свобода… Она пришла скромной гостьей, и тихонько присела на ступеньки школьной лестницы, где я терпеливо ждал, когда же, наконец, вынесут аттестат, и смогу навсегда покинуть надоевшее за томительные десять лет негостеприимное заведение…