Его большая, похожая на тыкву голова, начала работать в заданном направлении: этих птичек, оказывается, можно есть, как диких уток, или каких-то других пернатых.

Он смотрит в сторону сержанта Иванько, который сопровождает строй. Он не забыл удар прикладом автомата, но голод сильнее личной неприязни и даже ненависти.

Тряся обвисшими щеками, выскакивает из строя к нему, показывает впалый живот.

– Товарищ начальник, разрешите несколько птичек подобрать.

Иванько знает, что Чмо никогда не наедается. Недовольно косится на Федю. Он ему сегодня уже порядком надоел, но куда от него, мудака, денешься. Привяжется, дерьмо, не отвяжешься от него. Весь день будет бегать за ним и повторять: разрешите!

– Подбирай! Только быстро! Только смотри, не подавись, – вполне серьезно предупреждает его сержант Иванько.

Чмо с неприсущей для него проворностью подбирает тушки. Суетливо распихивает их по карманам.

Федя жил в Подмосковье. Работал в заготконторе. Принимал шкурки животных в обмен на дефицитные товары. Жил, как у бога за пазухой. Ел сыр, масло, колбасу, заедая их красной икрой. Ходил в импортных туфлях и ботинках, менял, как перчатки, костюмы.

Одежду покупал на оптовых складах. В пятьдесят лет его так разнесло, что со шмотками были большие проблемы. Ему приходилось ставить не один магарыч, чтобы подыскать по его размеру туфли или костюм.

Но его золотые деньки ушли в прошлое, когда нагрянуло ОБХСС. Чмо настолько уверился в себе, что не хотел делиться с ментами. Те и упрятали его за решетку. В лагере Чмо превратился в скелет. Его мучает постоянный голод. Целые сутки его мысли заняты одним: как насытить ненасытный живот.

Зашли в барак. В нос ударили резкие запахи мокрых портянок, дыма, хвои и еще чего-то застоявшегося, не очень приятного, но такого привычного.

Чмо насадил на деревянную ровную ветку несколько тушек птиц, не ощипав их предварительно и не по потрошив. Открыл топку. Сунул туда. Из печки повалил дым.

– Чмо ненасытное. Закрой дверку, – недовольно поворачивается к нему Молдаван. – Мало получил? Еще хочешь?

«Жди, закрою», – думает Чмо, но прикрывает дверку, оставив маленькую щель. Помнит, что сегодня он уже получил от Миши, что они чуть не подрались из-за Трубы.

Мы с Чубом отходим к нарам. Разговор заводит Чуб, как всегда, об МТС. Как они дружно с ребятами жили, как их ждали в хозяйствах.

Выложив все про МТС, Чуб переводит разговор на другую, самую близкую ему сейчас тему: о своем освобождении и приезде жены.

Через несколько месяцев у Ивана истекает срок, который ему определил суд для отбывания наказания. Но даже отбыв положенный срок, он не сможет возвратиться домой. Его не пускают дальше Урала. У него это не укладывается в голове: что это за порядки такие.

– Я добросовестно отмантулил свой срок. И теперь хочу на Родину, в Миргород, где родился и вырос, где имел любимую работу, дом, жену и детей. У меня все было. Теперь у меня все это хотят отнять. По какому праву, – удивляется он. – Только потому, что надо поднимать Сибирь?!

– Брось паниковать, в Сибири можно тоже жить. Не только в вашей Украине, – пытается успокоить его Окуджава.

– Я ненавижу эти дикие края, куда меня хотят насильно загнать. Если тебе или кому-то другому нравится Сибирь, живи, я ничего не имею против. Но у меня другая раскладка. Там, в Украине, у меня жилье, семья и работа. Зачем мне Сибирь?!

– Не поднимай напрасно перья. За тебя уже все давно решили, – объясняет Окуджава. – О Миргороде и всей Украине ты только можешь помечтать.

– Не знаю, кому дано право исковеркать мне всю жизнь? Хотел бы я посмотреть этому человеку в глаза, – не успокаивается Чуб.