Вы закончили прогулку по первой улице, и после этого экскурсовод может предложить вам на этом закончить и перенести экскурсию на завтра. И вот наутро вы начинаете осмотр следующей улицы. Здесь вы встречаетесь с другими героями и другими историями, уже забыв о персонажах вчерашних. Но вот вы подходите к дому, который уже видели вчера, – здесь наша улица пересекается с первой улицей. И перед нами предстаёт уже знакомый нам герой Абдулхамид Мавлеев, но в этот раз он участвует в другом повествовании, он обдуваем другим ветром, но вместе с тем он – стержневая фигура пространства, стоящая на пересечении улиц и сквозняков. Мы идём дальше по улице и на время забываем об этом герое, поглощённые новым развитием событий.

Пройдя все улицы, мы встретим несколько персонажей, подобных Абдулхамиду Мавлееву, – они выделяются на нашей карте, словно зоны особой энергии. В итоге все они, жившие в разные века и служившие разным богам, должны образовать на карте – в зависимости от размеров нашего селения – треугольник, четырёхугольник или иной магический многоугольник, который придаёт роману единство и завершённость.

Кое-кто, не обделённый пространственным воображением, может сказать, что есть селения, где улицы вовсе не пересекаются. Мне довелось побывать в таких местечках. Быть может, это совпадение, но оттуда не вышло ничего стоящего, и никто не слышал там какой-нибудь мало-мальски запоминающейся истории.

Но я возвращаюсь в свою деревню, которая наполнена историями, персонажами, судьбами, и вспоминаю об одном из главных героев моего повествования – женщине, которую я любил. У меня не выходит из головы одно воспоминание, это был тот момент, когда, как мне кажется, мне удалось познать её суть.

Я выхожу на нашу деревенскую улицу, пронизанную ветром, я ступаю в ветер, словно в воду, в которую нельзя ступить дважды. Жизнь ветра коротка. Обычные ветра умирают, не долетев до реки или даже до конца улицы. Но этот ветер был из тех, которые не умирают по пути, а, наоборот, набирают силу. Это был тот самый ветер, который в Казани снёс с пожарной каланчи рабочего Фёдора Игнатьева, а под Чистополем уронил телеграфные столбы. Птицы в небе летели задом наперёд, тщетно пытаясь добраться до своих гнёзд. Облако притворилось пылью и, промчавшись мимо моих колен, исчезло под изгородью.

И тут я встретил её. Потому как знал, что встречу, и знал, что она не пропустит этот ветер. Она вышла из ветра и обняла меня. Мы стояли, обнявшись, и ветер нёсся мимо нас, огибая так же, как вода огибает большой камень.

Спустя годы она часто является мне в снах. Она выходит из ветра, как и тогда, во времена нашей юности, и обнимает меня. Ветер мчится сквозь нас, это другой ветер, сквозной, его путь пролегает через тот свет и наши сны, его не видно простым глазом, разве что трава иногда чуть заколышется на Поляне мёртвых.

Я уже говорил вам, что Фатима Сакаева могла приручать смерчи, а волк-лунатик спокойно лежал у её ног, словно найдя прибежище. Её сны были глубоки, как воды реки Итиль, с берегов которой когда-то ушли наши предки. Она утверждала, что порой сон её столь глубок, что в нём можно рассмотреть речное дно, тёмные водоросли, а среди них – огромных рыб, шевелящих жабрами. Я безоговорочно верил ей, поскольку сам видел похожие сны. Мы были связаны с ней снами, и это самая большая близость, которую только можно представить. Вафа-бабай, который был посвящён в наши сны об Итиле, говорил следующее: «Вода везде найдёт себе дорогу. Река, с берегов которой мы были согнаны, всегда находит нас».

Мы дружили с Фатимой в детстве, затем в возрасте, когда подходит пора влюблённости, откуда ни возьмись, появился Халил. Почему появился? Он так и был с нами, но прежде мы подходили к событиям с другой меркой. В наших отношениях возникло то, что называется любовным треугольником, разумеется, мы, пахнущие молоком, навозом и луговым ветром деревенские дети, не отдавали себе отчёт в том, что нас связывает некая геометрическая фигура.