Единственное, что мне не понравилось в нем, – это его взгляд. Он изучал меня так пристально, будто хотел запомнить каждую деталь. Я точно приглянулась ему, раз он так внимательно рассматривал каждую открытую часть моего тела. Если бы я ему не понравилась, вряд ли бы он назвал мне свое имя и вообще заговорил со мной. Я знала, что он услышал, как я назвала его придурком, и не могу сказать, что он выглядел обиженным. Наоборот, ему, кажется, даже понравилось.

Я вздыхаю, глядя на картонную коробку с едой. Оказывается, у нас с соседом есть что-то общее – мы оба любим фунчезу с креветками. Манящий аромат наполняет пространство вокруг и дразнит мой пустой желудок, заставляя меня ощущать, как голод буквально завывает внутри.

С соседом я разберусь позже. А сейчас мне нужно заняться более важным делом – поесть.

Я почти заканчиваю обед, когда звенит колокольчик над дверью, и в кофейню входит Генри. Мы не виделись с пятницы – с тех самых пор, как в городе заговорили о новом убийстве. Он что-то бурчит в телефон, хмуря густые брови, и плюхается за столик напротив.

– Нет, милочка, мне не нужны пончики с клубничной глазурью, – отрезает он, повышая голос. – Я уже сказал: ничего не заказываем. До свидания!

Телефон со стуком приземляется на стол. Генри поворачивается ко мне, и его лицо мгновенно смягчается:

– Доченька, налей-ка мне американо, как я люблю.

Киваю, убираю со стола крошки и прочий мусор, а потом берусь за кофеварку. С самого первого дня нашего знакомства Генри называет меня своей дочкой, и это так трогательно, что у меня внутри сразу становится тепло. За год этот седовласый старик с добрыми глазами и аккуратными усами стал для меня как родной. Он заботится обо мне, поддерживает и постоянно повторяет, что я могу обратиться к нему за помощью в любой момент. Мне, конечно, немного неловко принимать его заботу, ведь я ничего не могу предложить взамен. Но я понимаю, почему он так ко мне относится. В свои пятьдесят шесть лет Генри остался совсем один – так же, как и я в свои двадцать один. Только разница в том, что у него никогда не было детей, а его жена, с которой он прожил тридцать четыре года, ушла из жизни пять лет назад. Она оставила ему кофейню «С Любовью от Алисы» и кучу картин, которые сама написала. У меня же, казалось бы, все иначе: родители живы-здоровы, есть брат, но стоило мне оступиться, как все, кого я считала близкими, отвернулись. Даже Эмили, моя лучшая подруга с детства, бросила меня. Иногда мне кажется, что именно это внутреннее одиночество и сближает нас с Генри. Мы стали друг для друга чем-то вроде семьи. И я бесконечно благодарна судьбе за то, что она привела меня в Чикаго, в этот район, и заставила зайти в его кофейню.

Пока кофе заваривается, я смотрю на Генри. Он удобно устроился на стуле, поглаживает усы и задумчиво смотрит в окно. После вчерашних новостей о трупе он был очень взволнован, у него даже давление подскочило. Вчера, закончив дела в городе, он сразу поехал домой отдыхать. И я рада, что сегодня он выглядит более бодрым и отдохнувшим.

– Как ты? – спрашиваю я, пока кофеварка шипит.

– Как будто проспал всю ночь, – усмехается он, намекая на бессонницу. – И чувствую, что хочу кофе.

– Готово, босс! – ставлю перед ним кружку черного американо без сахара.

Старик благодарит меня и делает глоток горячего кофе с таким удовольствием, будто не пил его целую вечность.

– Лилиан, я хотел обсудить с тобой кое-что, – начинает Генри, дождавшись, пока я снова сяду за стол. – Помнишь, ты как-то говорила, что у твоего брата Уильяма день рождения в начале июня? – его осторожный тон вызывает у меня легкое беспокойство. Я смотрю на него с недоумением. – Может, стоит позвонить ему и поздравить?