Когда я замолчал, в зале стояла полная тишина. Такого напора от представителя ВУЗа, до сих пор не выдающегося в плане научно-технического творчества, никто, видно, не ожидал. Указка в левой. Дикция четкая. Ни запинки в изложении десятиминутного текста с «очередями» сложных терминов, неожиданных в данной тематике. О полуфантастической сути изобретений и говорить нечего… В общем, я спускался с трибуны, как бог с Олимпа.

– Ну всё… – уже шептала мне в ухо Василиса. – Теперь меня в моей секции точно зарежут…

Она оказалась права ровно наполовину.

Стояла полноценная южная весна. София сверкала куполами за версту. Осененный крестом, глубоко внизу блестел Днепр, по мосту с берега на берег перебирались голубенькие цепочки вагонов. В Лавре ноги сами несли под уклон по деревянным настилам: на мгновение зависая над святыми мощами, по инерции ты уже оказывался под землей…

– Ты бы хотел… – в глиняной сырости перед низенькой кельей начала пригнувшая голову Василиса и осеклась…

Коротенькие троллейбусы жучками расползались по городу, покрытому молодой, но уже буйной зеленью каштанов.

– Ну, куда: в зоопарк или на метро кататься? – спросила Василиса.

– Портвейн будешь?

– Буду.

Только с полбутылки меня отпустило. Я сидел на подоконнике в общаге и смотрел вниз, на проходившую прямо под нами ночную репетицию Первомайского физкультурного парада. Потом я встал с бутылкой в полный рост и обратился к марширующим с приветственной речью. Девчонки стаскивали меня с окна…

Проводив меня в номер, Василиса, не уходя, наблюдала за моим неторопливым, подробным разоблачением. Уже под одеялом, в одних трусах, я оторвал голову от подушки, встал, оделся, и мы пошли «проветриться». По ходу Василиса поливала мне голову чистой газировкой из автоматов. Сидели на какой-то автобусной станции, было тепло. Возвращались по трамвайным путям, она – по рельсу, я – поддерживая ее за вытянутую руку…

Этого не могло быть, но это было: открытая посреди ночи кафешка и музыка внутри. Обнявшись, мы топтались у эстрады. Ни одного свободного места за столиками, и мы на виду. Мои руки, обхватившие ее, довольно сильно перекрещивались: настолько там было тонко, под ними.

– Знаешь, – посреди танца сказала она, – что мне все это напоминает?

– Что? Что «это»?

– Ну, это все, – она обвела рукой полный люда и одновременно тихий (казалось: только музыка) зал. – Сейчас выйдет поэт и завоет: «А сегодня – мы мотоциклисты…» Помнишь?..

– Все эти, – отозвался я наконец, ощупывая ее спину, – по десять раз подряд: «Любишь?.. Люблю…»

– Согласна, – ответила она не то на мои слова, не то на действия.

– Самое лучшее, что там есть, в этом фильме, – продолжил я, – это предложение говорить друг другу только правду.

– «Правду говорить легко и приятно»… – подняла она на меня глаза…

Ее предсказание сбылось наполовину: прокатили и ее, и меня. Никакого диплома лауреата… Только – Василиса в соседнем с моим кресле разбегающегося, поднимающегося «Ан-24»…

***

– Я, Зенон Владленович, на роль трибуна, видно, не подхожу, – заключил я свой горестный рассказ. – И вообще все это не мое…

– Кто же тогда подходит, если ты не подходишь… Нет, тут другое, я чувствую. Тут их задело. Тут их задело… Ты эти свои похоронные настроения оставь, пожалуйста. Если б я не слышал, как ты докладываешься… «Не мое»… А что твое? Учителем в сельскую местность? Ну, хорошо, не в сельскую…

– Ты, Федор, – подхватил Потрошков, главный помощник Зеленого, – теперь битый, а за одного битого, сам знаешь…

Мы вышли с Потрошковым на воздух.

– Через годик-полтора мне на этом материале защищаться, – продолжил Потрошков, – так что давай-ка мы с тобой присядем, и ты подробно изложишь, как все прошло, какие вопросы задавали и все такое…