Я молчу, пытаясь переварить ее слова. Так вот оно что. Инна никогда не видела в Вере родного человека. А девочка страдает из-за этого каждый день.

– Но Вера все равно надеется, что вы за ней вернетесь. Ей нужна семья, а не холодные стены детского дома, – говорю я твердо.

Инна на мгновение опускает взгляд, ресницы дрожат, будто она стоит на грани признания в чем-то важном, но тут же собирается с силами и возвращает себе прежнюю неприступность. В этом коротком моменте я вижу женщину, измученную своими решениями и воспоминаниями. Но почти сразу она выпрямляется, а на лицо возвращается холодная, непроницаемая маска.

– И что вы предлагаете? Чтобы я вернулась за ней? – наши глаза встречаются. – Это невозможно. Завтра я уезжаю за границу и выхожу замуж.

Теперь все понятно. Веру просто променяли на мужчину мечты. Что ж бывает. Наверное, Инне все же не стоило становиться матерью. Слишком рано.

– Тогда, может, стоит хотя бы помочь ей найти отца? – бросаю я.

Инна молчит, ее взгляд на мгновение теряется где-то за моим плечом, как будто она борется с призраками прошлого. Я замечаю, как ее пальцы сжимают край стола. Это едва заметное движение выдает напряжение, которое она тщательно скрывает.

– Боюсь, я вам здесь не помощник. При всем желании.

Губы сжимаются до побеления, как будто только это сдерживает ее от всплеска эмоций. В этой тишине я понимаю: разговор тронул ее за живое, но она не хочет в этом признаваться.

Это будет сложный разговор, но я не собираюсь сдаваться.

– И все же попытайтесь. Это очень важно…

Инна молчит, пристально глядя на меня, словно взвешивает каждое слово. Ее глаза блестят холодом, но в них мелькает усталость, как у человека, который давно привык скрывать свои чувства. Я жду, чувствуя, как время становится вязким, словно густой сироп. В ее глазах мелькает что-то вроде смутного воспоминания.

– Лилия, моя сестра… – наконец произносит Инна с тяжелым вздохом. Ее голос становится тихим и колючим, словно она боится раскрыть слишком много. – Она всегда была слабой… наивной. Ее легко обмануть. Нагуляла ребенка, а тот… – Инна морщится, будто проглотила горькую пилюлю. – Он бросил ее сразу, как только узнал. Имени она не называла. Никогда. Даже перед смертью.

Я киваю, чувствуя, как внутри поднимается волна горечи и бессилия. Сколько раз я слышала похожие истории? Жизнь обрывается на доверии к тем, кто не умеет держать обещания.

– А фамилия вашей сестры?

– Аматова.

– Лилия Аматова, – повторяю я, чтобы запомнить. – Спасибо, Инна. Я не буду вас больше беспокоить.

Она сжимает губы в тонкую линию и кивает, как будто дает мне разрешение уйти. Я поднимаюсь, чувствуя тяжесть в груди, и, попрощавшись, направляюсь к выходу. Воздух снаружи кажется мне спасительным – холодный, очищающий, он обдает лицо и стирает остатки напряжения.

Я спускаюсь по ступеням, погруженная в мысли, и неожиданно врезаюсь в кого-то. Мужчина вздрагивает, стакан в его руке кренится, и густая темная жидкость выплескивается на белоснежную рубашку. Я замираю, глядя на расползающееся пятно, и чувствую, как лицо заливает жар.

– Извините… – начинаю я, чувствуя, как кровь приливает к лицу.

– Опять вы! – голос Андрея звучит резко, но больше от удивления, чем в гневе.

– Опять я… – выдыхаю виновато. – Я постираю вам рубашку…

Его бровь взлетает вверх, а в глазах появляется не то раздражение, не то веселье.

– Не утруждайтесь. Теперь счет равный, – неожиданно говорит он, усмехнувшись. – Мы в расчете.

Я останавливаюсь и, неожиданно для себя, улыбаюсь в ответ. Эта фраза странным образом снимает часть напряжения.