Удивительно, насколько часто близость смерти выступает проводником к моментальному прозрению. Еще более удивительно то, что рядовой человек, стоит ему только представить свою кончину во всех красках и как следует прочувствовать ее, зачастую впадает в состояние леденящего ужаса, а вот то, что он прямо сейчас проживает жизнь в полном непонимании кто он и зачем он, – его даже не смущает. Хотя именно это и должно беспокоить больше всего остального.

Давеча в кафе «Буше» мне довелось наблюдать троих парней, сбежавших из своих душных офисов на отведенные им полчаса времени. Поначалу они развлекались, попеременно отпуская второсортные червивые остроты в адрес весьма скромной и миловидной официантки с носом, из-за небольшой горбинки напоминающим консервный ножик, и успокоились, лишь когда та принесла им заказ. Затем, присербывая кофе, они принялись спорить друг с другом насчет правильности составления какой-то отчетности по закупкам, продажам и всему прочему, постепенно повышая голоса и артистично, на итальянский манер размахивая руками, чтобы остальные посетители заведения, коих вполне хватало, поняли, каким важным делом занимаются эти трое. Они делают деньги. Каждый из них, должно быть, в тот момент неимоверно гордился собой, тем, что мастерски владеет одним небольшим навыком, который делает его в его же глазах незаменимым звеном некой массивной цепи. Только цепь эта с каждым новым витком все туже затягивается на их же шеях, не давая глотнуть свежего воздуха. Но они либо слишком тупы, чтобы понять это, либо чересчур горделивы, чтобы признать. Одно из двух. В какой-то момент их спор откровенно начал напоминать мне мексиканскую дуэль в яме с бычьим навозом, и, чтобы ненароком не заляпаться в дерьме, я оделся и вышел, но их въедливые голоса продолжали звучать в моей голове еще пару-тройку кварталов. «Так вот, значит, кто будет находиться на верхней палубе всеобщего круизного лайнера?» – все спрашивал я себя тогда вплоть до самого вечера.

Я лелею мысли о том дне, когда человек станет свободным от передаваемых по наследству лжезаповедей и лжеценностей, сможет без страха открыться перед самим собой и перед другими, и, что самое важное, окажется понят и принят. Я мечтаю о людях, чьи намерения будут кристально чисты, а поступки обусловлены желанием навсегда избавить окружающих от недугов, накрепко завладевших их умами. Я грежу о новых героях, которые смогли бы словом и делом выбить всю пыль и потроха из нынешнего времени. Я грежу о новых героях, потому что те, которых мы имеем сейчас, либо являются фальшивками, либо быстро сходят с дистанции.

Мир болен жадностью, слепотой, неврастенией и анальным зудом. Пытаясь найти избавление в таблетках и молитвах, в ректальных и церковных свечах, он обрекает себя на глупую и мучительную гибель. Я вижу его агонию во всем: в хмурых облаках и глазах бездомного пса, в дрожащих голосах прохожих и их изношенных туфлях. Его холодная и размякшая плоть липнет к моей подошве. Излечению мира не учат в университетах и на вечерних курсах. Остается лишь терпеливо дождаться конца и ровным, бесстрастным голосом патологоанатома-самоучки объявить точное время смерти. Ну и определиться с меню поминок, конечно же…

Прогуливаясь по изнемогающим улицам, я силюсь представить себе новый мир. Но полностью представить себе новый мир невозможно, как невозможно и полностью отринуть старый. Нельзя вычленить ту крупицу хорошего, что в нем есть, и купировать все остальное. Это временное решение: ростки продолжают оставаться в ядовитой почве. В связи с чем, единственно правильным мне видится – жить и поступать так, как если бы наступивший день был днем последним. Придерживайся подобных взглядов и другие – в мире бы никогда больше не нашлось места глупости и оскудению, варварским набегам и мародерству, кострам и святой инквизиции, опиуму и кровопусканию, инцесту и братоубийству. Никто бы не стал слепо маршировать в жерло вулкана, все бы сразу понеслись вглубь самих себя по давно поросшей бурьяном тропинке, высоко поднимая колени и активно работая локтями.