Девочка что-то хотела сказать, но, видно, передумала. Зазвучала ещё одна из моих любимых композиций – «Пылью на твоих руках». Пусть волшебство продлится. Я знал, это ненадолго. Мне захотелось рассказать об очень многом незнакомому больному человеку – девочке, которая умеет слушать и понимает музыку.

– За год до… того, что случилось, он ходил со мной на рыбалку. Первый и единственный раз в жизни. Мама тоже собиралась с нами, но как-то не смогла. Мы поставили палатку в совершенно глухом месте, набрызгались от комаров и стали ждать заката на берегу. Речка была небольшая и тихая-тихая, как зеркало. Это было очень красиво. Закат, луна, тёмные кусты, спокойная вода, поплавки подёргиваются. Да, трава ещё так пахла, какими-то цветами… И вдруг что-то выплыло на середину, хлопнулось и мы услышали смех – тонкий-тонкий. А отец сказал: «Смотри, это русалка». Смешно, конечно, но я до сих пор в это верю.

– Верь. Ещё и не такое бывает.

Ада закрыла глаза. Я замолчал. Незаметной тёмной тенью в комнату прокрался кот и притаился в углу, всё ещё подозрительно наблюдая.

– Герман, это судьба. Он всё равно бы долго не прожил, у него было больное сердце. Ты знал?

– Знал. Но было бы ещё десять, может, пятнадцать лет.

– Скорее всего, меньше. Он мог умереть ещё в детстве, несколько раз. Я перед ним так виновата.

По моей спине пробежали мурашки. Мне не послышалось. На секунду захотелось потрясти её как следует. Да кто ты такая, чёрт тебя дери? Но странное внутреннее чувство будто шептало – не торопись, наберись терпения.

Раствор закончился, и я осторожно вынул иглу и прижал вену ваткой. Она посмотрела на меня.

– Я создаю тебе массу хлопот.

– Ветеринары тоже дают клятву Гиппократа, если хотят, конечно. Человек ведь – животное. Так что я исполняю свой священный долг. Давай введу В-двенадцать.

Я продезинфицировал руки и смазал спиртом кожу на её плече. Почему-то в первый раз было легче. Теперь я чувствовал себя уже не так уверенно. Инъекция довольно болезненная, по крайней мере, мои обычные пациенты после неё реагировали бурно и громко меня проклинали.

– Давай сделаю сама. – Сказала Ада.

Зря сказала. Прямо вызов.

– Всё нормально.

Захватив кожу двумя пальцами, я ввёл иглу на две трети. Ада даже не поморщилась. Вынув иглу, я прижал ватку.

– Моцарт, – пробормотала Ада.

Лёгкая струящаяся мелодия, минорная и светлая, медленно поплыла, будя воспоминания, – те моменты, которые были задвинуты далеко за ненадобностью, а теперь вдруг оказались важными, и с радостью вынырнули из небытия.

Жаркий день. Жужжание пчёл над пёстрым лугом. Вершина холма, на который мы только что, потея, взобрались. «Марина, Гера, посмотрите, какая красотища! Я ведь говорил!». Огромное выгоревшее от солнца небо. Осторожно смотрю вниз. Страшно. В животе холодеет, и я висну на отцовой руке. Запах подсохшей травы. Бутерброды с сыром. Тёплая вода из бутылки.

«Давай напугаем маму!». Мы втискиваемся под кровать перед самым её приходом – я легко, отец с трудом. Пахнет пылью и хочется засмеяться. Ничего не подозревающая жертва открывает дверь, входит, напевая, и начинает переодеваться. Перед моим носом свешивается серый край юбки. Я, давясь от смеха, зажимаю рот рукой, и тут же чувствую толчок в бок. Это сигнал. Зловещий волчий вой. Кровать чуть не ломается, когда мама вскакивает на неё с ногами. «А-а-а! Дураки!»

– Тебе повезло.

Ада всё так же пристально смотрела на меня, пока я прибирал на столике иголки и поломанные ампулы.

– А тебе?

Ну вот, всё-таки спросил. Она чуть улыбнулась.

– Мои родители умерли. Очень давно. Я была маленькой. Но я их помню. Это самое лучшее из того, что стоит вспоминать.