– Давай, глядишь, и время подгоним, – легко согласился Драгомиров. – Только давай перейдем в опочивальню, поближе к дивану…

В спальне Михаил Иванович, попросив разрешения, снял мундир и полулег на диван. Лукомский устроился с записной книжкой напротив. Мерно стучали колеса, тускло горела лампа, было покойно и уютно.

– Начну с самого давнего. Говорят, в бытность начальником академии вы пригласили композитора Цезаря Кюи, который к тому же был и известным военным инженером, прочесть четыре лекции. Но в плане, представленном вам на рассмотрение, Кюи обозначил только три лекции по инженерной тематике. Тогда вы своей рукой добавили в план четвертую, а в качестве темы обозначили: «Влияние музыки на инженерное искусство на примере осады Иерихона».

– Да, Цезарь Антонович хотя и удивился изрядно, но намек понял и одну из своих лекции посвятил музыке и музыкальному самообразованию, что считаю очень полезным для офицера императорской армии.

– Еще в Академии сам слышал, будто вы, напутствуя выпускников в неформальной обстановке, дали такой своеобразный совет: «Если у тебя начальник – голова, исполняй приказание в точности. Если же начальник – жопа, выслушай почтительно, но сделай по-своему, однако и виду не подавай, что идея твоя, а не его».

– И сейчас не отказываюсь от этих слов, очень важных для карьеры толкового офицера. И себе вреда не нанесет, и Отчизне пользу принесет!

– В бытность вашу уже генерал-губернатором и командующим округом архиепископ и ректор Киевской духовной академии Платон по поручению городской либеральной интеллигенции пришел к вам просить за революционеров, преданных военно-полевому суду.

Вы его очень любезно приняли, выслушали… А потом будто бы ни с того ни с сего заговорили о непорядках в духовной академии и стали ему советовать, как поступать…

Архиепископ Платон взволновался:

– Ваше высокопревосходительство, простите, но ведь эти вопросы касаются только меня как ректора академии, а никак не вас как генерал-губернатора и командующего войсками…

– Так… А тот вопрос, который вы, владыка, изволили возбудить, – касается вас как ректора академии или меня как правителя края и командующего войсками?..

Архиепископ смутился и поспешно ретировался…

– Да, было такое, – подтвердил Драгомиров не без удовольствия. – Архиепископ, деликатный и отзывчивый человек, просто малодушно поддался на уговоры наших записных либералов и пришел с этим ходатайством. К его чести, он все прекрасно понял, и мы с ним остались друзьями.

– Будто бы во время игры в винт в вашем доме все три ваших партнера-еврея по очереди сказали: «Je dispasse» («Я пасую» [Же дипасс]). Вы, когда дошла до вас очередь, будто бы ответили репликой: «Ну, раз жиды пас, то и я пас. Жиды, знаете ли, знают, что они делают».

– Что же тут остроумного? Такого быть не могло, так как не учтено свойство моего характера: я в своем доме хозяин, старающийся всегда быть с гостями вежливым, и уж никогда не веду себя по-хамски и никогда гостей не оскорбляю… К тому же никогда не было, чтобы все мои партнеры были евреями… Думаю, сочинен этот анекдот, чтобы подчеркнуть, что Драгомиров близок с евреями.

– Приехал вам представляться какой-то важный остзейский барон со сложной, многоэтажной фамилией. В приемной вместо адъютанта дежурил унтер-офицер, и немец громко стал его обучать, как его представить генерал-губернатору, заставляя повторить его сложную фамилию несколько раз. Очевидно, дверь в кабинет была закрыта неплотно, и вы все слышали. Убедившись, что унтер-офицер зазубрил фамилию, барон удовлетворенно произнес: «Хорошо, а теперь иди и доложи, что я приехал».