– От чего угодно можно умереть, – сухо усмехнулся Миллс, потерев пальцами отяжелевшие веки.

Вивьен слушала, как мокрый снег перерастает в ливень, отбивающий бешеные ритмы по крыше в такт пульсу в висках. Отстраненный вид Джареда и то, как безразлично он говорил о собственной жизни, болезненно отозвались в ее сердце. Туго сглотнув, она продолжала глядеть на его равнодушный профиль.

– Я знаю, что ты делаешь, Миллс. Пытаешься сломать руку, протянутую тебе для помощи. Я уже видела подобное, – вздохнула она, вспоминая о сестре. О том, как та отстранялась от близких в самые тяжелые периоды. – Знаю, ты не нарочно. Депрессия говорит тебе делать это. Я права?

Джаред молчал, сжавшись в напряжении. Он чувствовал себя заложником в собственной машине. Хотелось выбежать и нестись подальше от девушки, что словно читала мысли и каким-то неведомым для него образом умела заглядывать вглубь. Сумела разглядеть то, чего не заметил даже терапевт на первом и одновременно последнем сеансе. Но в тот момент Миллс не мог позволить себе признаться Вивьен. Он отвернулся и спрятал охваченные судорогой кулаки в карманах пальто.

– Не хочешь говорить. Ладно, – понимающе кивнула Ви. – Тогда просто слушай. У каждого свои демоны. Что бы тебя ни мучило, я знаю, каково это, когда тобой управляет болезнь. Как ты теряешь себя в ней. Позволяешь принимать за тебя решения. Начинаешь определять себя тем, чем страдаешь, а не тем, чем живешь. Когда я гробила себя булимией в старших классах, мне нужен был кто-то, кто показал бы: это ненормально. Поверь, я знаю, насколько сложно это увидеть. И еще сложнее – побороть самостоятельно. Особенно когда не хочешь бороться. Моим «кем-то» стал Стиви, ради него я захотела бороться.

Сердце Миллса мучительно откликалось на каждое слово, но терзаемый болезнью разум отмахивался, пытаясь удержать его в одиночной камере собственного нездорового сознания.

Вивьен отвернулась к окну, смахнула навязчивую слезу в уголке глаза и вполголоса продолжила:

– Однажды Стив попросил меня о помощи. Намечалось какое-то школьное мероприятие, и он, как настоящий бойскаут, вызвался заняться организацией. Нужно было накормить кучу подростков, а я как раз неплохо готовлю. Мы пекли весь день и отлично провели время. Даже не заметили, как сами уплели здоровую порцию. Тогда моя болезнь вдруг решила, что это больше, чем мне позволено… – Голос почти сорвался из-за подступившего к горлу острого кома, и ей пришлось перевести дыхание. – Я быстро оказалась в уборной и согнулась над унитазом. Не знаю, какого черта, но, видимо, забыла запереть дверь. И тогда Стиви увидел меня… такой. Подумал, что мне плохо, что я отравилась. Его печеньем. Которое он испек, понимаешь? – Несдержанная слеза прорезала бледную щеку, как дождевые капли стекло, но она продолжала почти шепотом: – Его лицо было таким виноватым… Никогда не видела Стива настолько напуганным, даже в детстве. И в тот момент пришло осознание, я увидела все со стороны. – Ви вздохнула, мучительно выталкивая из себя слова: – Мой младший брат думал, что отравил меня, потому что я была чертовой эгоисткой. Потому что позволила болезни взять верх, не задумываясь о близких, которым могу причинить вред. И все повторяла «Я в порядке» десятки раз между порывами выблевать это печенье…

– Мне жаль, – Джаред сдержанно прокомментировал ее эмоциональный поток, но Вивьен не останавливалась:

– Так нельзя, Джаред. Нельзя так обращаться с собой. Если нужно перейти личные границы, чтобы открыть тебе глаза, я это сделаю. Потому что ты нуждаешься в этом. Можешь отрицать, но ты нуждаешься в друге. Ты прав, я не врач, но могу быть твоим другом.