Я знаю, что в другое время Ника захихикала бы (она обожает анекдоты с перцем), но тут она нахмурилась, набычилась и подалась вперед:

– Так ты что, козел, не понял, что мы, молодые яйцеклетки, на тебя, сперму уродливую, в суд подадим и выиграем?

«Козел» даже глазом не повел:

– Верочка… Или ты, Вероника, больше любишь быть Никочкой?

– При чем тут мое имя? – не мигая, спросила Стрельцова.

– А при том, что вы, лапушки – Риточки, Никочки, Олечки, – суд не выиграете.

– Это почему же? – лично меня этот козел уже достал.

– А потому – что…

Он тихонько нажал на какую-то кнопочку, и в комнате, сквозь шипение и треск, раздался диалог… Ники с Валентином: «А вы готовы, Вероника, в таком виде предстать перед миллионной аудиторией?» – «Конечно (треск)… на балу… даже младшие ведьмы – голые…»

Потом мы услышали Машу: «…меня – голую?…мужа нет, а искусство – больше, чем муж, искусство – это жизнь…»

Но дальше – мне показалось, что я при этом поседею – я услышала свой голос: «Да я и так перед ними каждый день, словно голая…»

– Девчонки… – мой голос предательски дрогнул. – Я имела в виду, что на моей работе каждый день приходится…

– …Это вы на суде будете объяснять, перед кем вы на работе каждый день – голая… – заржал Ворошилов.

Машка моргнула, словно давая понять: молчи, хоть перед этим уродом не сентиментальничай…

– Ну, что, лапушки мои? В суд пойдете?

– Пойдем… – еле сдерживая слезы, сказала Маша.

– И правильно. За правду нужно биться до конца, – снова заржал Ворошилов. – Тем более что в нашей стране закон – что дышло. Только предупреждаю: суд будет идти года полтора-два… Правильно, Маргарита Альбертовна?.. И даже если вы его выиграете – что не исключено… Что вы получите?.. Некую моральную компенсацию в рублевом эквиваленте. Я не знаю, какой будет курс у. е. на тот день, но то, что я сегодня заработал на дополнительном тираже, сможет мне безболезненно покрыть в будущем все судебные издержки и алименты… Ну, что, целочки, вляпались? Спасибо вам, милые, низкий вам поклон…

Когда Ника успела всех собрать и объяснить суть разговора с Ворошиловым, я не проследила, только в моей квартире нас был полный комплект – все семь.

Все семь молчали.

Я сняла со стены гитару:

– Да ладно тебе, Рита… – маленькая Оля положила мне руку на плечо. – Может, правда в суд подать?..

Я устало отложила инструмент.

– Подать можем. Только ничего не получится.

– Нет судебной перспективы? – уточнила Пчелкина.

– Перспектива есть. Заявление примут. И при хорошем адвокате, даже с учетом этих наших диктофонных записей, где мы сами – заметьте, по доброй воле! – согласились сниматься голыми и готовы, чтобы наши телеса увидел весь мир, – мы его можем выиграть.

– Ну? Так вперед!.. – вдохновилась Катя.

– Скажи, Катюша, тебя устроит сумма в тысячу долларов при условии полного исчезновения из этой жизни?

Катя моргнула непонимающе:

– Тысяча – устроит. Но как это – «при полном исчезновении»?

– А так! В школу тебя на работу теперь уже все равно не возьмут – ты же сама это знаешь… Многие знакомые – отвернутся. А ты, Люсечка, – повернулась я к Пчелкиной, – можешь за тысячу долларов удержать жениха возле подола реабилитированной порнозвезды?

– Его и за миллион возле монашки не удержишь, если не захочет, – вздохнула Мила.

– Вот и я про то… Сволочь Ворошилов прав. Суд будет идти долго – полтора-два года. И в случае выигрыша мы получим на всех какую-то тысячу-полторы у. е. – в лучшем случае. Через два года никто не будет знать, что суд мы выиграли и стали снова белыми и пушистыми. Зато шлейф «шлюхи» за нами навсегда закрепится. И от него мы уже не отмоемся даже за миллион долларов.