Но спустя год их жизнь кардинально изменилась: мама встретила нашего отца, Торреса. Молодой и многообещающий архитектор, он без памяти влюбился в маму и сразу же полюбил Натали, как свою родную дочь. Они познакомились на банкете, где мама подрабатывала, чтобы свести концы с концами. Эта встреча оказалась судьбоносной. Папа всей душой стремился стать лучшим мужем и отцом. Уже через год после свадьбы появилась я, а ещё через год родилась Ана. Родители очень любили нас, окружая заботой и поддержкой. Папа никогда не давал Натали повода усомниться в своей отцовской любви.

Так почему же, пройдя через всё это и имея всё, что у неё было, она поступила так со мной? Хотя в тот момент мне уже было всё равно, я лишь хотела покончить с этим раз и навсегда.

Три недели я провела под внимательным присмотром Аны в домике родителей у реки, где мы часто бывали в детстве. Она заботилась обо мне, как о больной, не отходя ни на шаг. Мне никак не удавалось остаться в одиночестве, чтобы осуществить задуманное. Ана, словно что-то чувствовала или просто догадывалась, постоянно смотрела на меня с опаской. Казалось, даже в туалет она ходила быстрее, чтобы не дать мне минуты побыть наедине с собой. Она записала меня к психологу, думая, что это может хоть как-то помочь. Прошло уже пять сеансов, но я так и не начала с ней разговаривать. Меня это не интересовало, и я не хотела ни с кем обсуждать свои мысли. У меня была одна чёткая цель.

У меня не было сил разбираться в этой ситуации, а тем более пытаться выбраться из всего этого дерьма, в которое я угодила. Единственное, что иногда заставляло меня усомниться в своей решимости, – это Ана. Несмотря на свою кажущуюся бесчувственность, я всё так же любила её и боялась оставить одну. Я переживала, что она не справится без меня, но даже это не было достаточно сильным мотивом, чтобы я нашла силы бороться. Возможно, я согласилась на сеансы с психологом лишь из-за той крохотной искры надежды, которую она мне давала. Но преодолеть себя и сделать больше я пока не могла.

Психолог всё время задавала мне вопросы, что-то рассказывала, но её голос был для меня как радиопомехи – бессмысленный шум. Мне было скучно. Я не думала ни о ней, ни о себе. Я просто смотрела в окно, наблюдая, как ветер колышет деревья и разносит листья, которые начали опадать раньше времени. В солнечные дни я почему-то чувствовала себя хуже, чем в дождливые. В пасмурную погоду я слышала завывания ветра, ощущала, как дрожь от прохлады и сырости медленно разливается по телу, и это хоть немного будоражило меня, напоминая, что я ещё жива. Иногда, выходя к реке, я долго держала ноги в холодной воде, надеясь хоть что-то почувствовать. Мне казалось, что если кожа начнёт колоть от спазма или онемения, мне станет легче, но все было тщетно.

В детстве мы с сёстрами подолгу могли резвиться в холодной речной воде, а потом слушали причитания мамы о том, что наша кожа посинела, и, если мы будем такими беспечными, наши конечности рано или поздно отвалятся. Мы были слишком счастливы и заняты игрой, чтобы почувствовать колющую боль или обморожение кожи, но сейчас я не чувствовала ничего по другой причине. Пустота изо дня в день вторгалась в моё сознание, сменяя неумолимо раздирающие мои сны кошмары. Возможно, моё тело специально заглушало все чувства, боясь самой страшной из них – боли. Я не была готова к тому, с какой силой она может обрушиться на меня, поэтому просто смотрела на воду и надеялась, что однажды, зайдя в неё, больше не выйду.

Несколько раз я видела, как Ана тихо плакала, наблюдая за мной, но ничего не говорила. С каждым днём в её глазах таяла по крупице вера в то, что всё наладится, оставляя лишь боль утраты прошлого, которое мы имели и так беспечно потеряли. Я хотела дать ей надежду, но не могла – у меня её не было. Я лишь искала спасение в освобождении.