– Владимир Всеволодович, что заставило вас решить, что девушка в поезде нуждалась в помощи?

– Я заметил синяки у нее на шее, – ответил Мономах, вспоминая свои тогдашние ощущения. – Она прикрывала их, но я все равно увидел.

– Считаете, это говорит о домашнем насилии?

– Вполне вероятно, но утверждать не могу, это всего лишь предположение. Девушка вела себя странно, при каждом звуке вздрагивала и оборачивалась.

– Как вы смогли бы ей помочь? Раз дали визитку, значит, что-то было у вас на уме?

– В больнице работает психолог, хороший специалист. К нам порой поступают пациентки в тяжелой жизненной ситуации, и она оказывает поддержку. Я подумал… Но вы так и не сообщили, что случилось с девушкой?

– Она попала под машину.

– Но вы же сказали…

– Четыркину доставили в вашу больницу, в травматологическое отделение. Ее пытались спасти, но, как сказал хирург, травмы оказались несовместимы с жизнью. Свидетели утверждают, что девушка не сама бросилась под автомобиль – ее толкнули.

– Кто?

– Парень в толстовке с капюшоном, по словам очевидцев. А случилось все у вашей больницы вчера вечером. Теперь понимаете, почему меня заинтересовала ваша карточка, найденная в вещах Четыркиной? Она приходила к вам.

– Ко мне?!

– Доктор, а что вас так удивляет, вы же сами дали ей визитку! О чем вы говорили?

– Да не говорили мы, я ее не видел!

– А вот работники больницы утверждают, что она получала временный пропуск, чтобы пройти в ваше отделение.

– Неужели? – Мономах растерялся. – Но я… мы не встретились! Во сколько это было?

– Если верить журналу выдачи временных пропусков, в шесть тридцать.

– К этому времени я уже ушел. Это можно проверить.

– Непременно. Значит, говорите, Четыркина приходила, но вас не застала?

– Я не так говорил. Я сказал…

– Да помню, помню! Ладно, доктор, на сегодня мы закончили. До встречи. Кстати, на тот случай, если вы не в курсе: жертва была беременна.

– Я же звонил тебе и даже писал, предупредить пытался! – с укоризной качал головой Гурнов, провожая Мономаха в трупохранилище.

– Ну извини, я на операции был! – огрызнулся тот. – Значит, Мартынюк с тобой разговаривал?

– Ничего путного я ему сказать не смог: вскрытие как вскрытие… ну, за исключением плода, разумеется.

– Почему не удалось спасти?

– На третьем-то месяце?

– А сама от чего умерла?

– Видишь, как бывает: хоть и произошло все у самой больницы, хоть и помощь вовремя оказали, а вот поди ж ты… – Гурнов махнул рукой, словно сердясь на кого-то. – Шансов у девчонки немного было: позвоночник на честном слове держался, множественные переломы конечностей…

– Что известно о водителе?

– Шутишь? Он рванул оттуда, как будто за ним черти гнались!

– Оставил девочку помирать?

Гурнов развел длинными, словно крылья цапли, руками. Он и сам здорово походил на птицу – высокий, костлявый, узколицый, с крупным тонким носом и близко посаженными глазами.

Взгляд Мономаха еще раз скользнул по телу незнакомки. Нет, уже не незнакомки: он знал, что ее зовут Яна. Наверняка где-то живут ее родственники – почему они не помогли, если она попала в беду?

– Какие вещи при ней были? – спросил он патолога. – Телефон?

– Опер тоже спрашивал, – кивнул Гурнов. – Не было телефона. Он мог выпасть из сумки на тротуар, а там кто-нибудь ему ноги приделал – народ попадается вороватый! Сумочку Мартынюк забрал. А вот это – нет, – и он, подойдя к шкафу, вытащил пластиковый пакет. Внутри оказались какие-то бумажки.

– Что это?

– Счета. За квартиру и за электроэнергию, кажется.

– Почему Мартынюк их не взял?

– Наверное, потому, что они не в сумке были, а в заднем кармане джинсов. Одежду он не затребовал.