«Но ничего! – думал я тогда. – Вот тоже в армии попрошусь в десантники, отслужу, вернусь, и еще посмотрим, у кого галифе ширше! Обязательно найду тебя, Колька Овсянников, и спрошу за отнятый у меня нож!»

Но в армии меня, весившего всего около шестидесяти килограммов и с болтающейся в воротнике тонкой шейкой, ни в какой десант не взяли. А отслужил я честно свои два года в стройбате, о котором даже и вспоминать не хочется. В Нижнетагильской стройбатовской учебке меня за полгода обучили премудростям сварного дела, и я строил в глухих пермских и костромских лесах секретные ракетные площадки.

Вернулся осенью в свою деревню готовым специалистом, и меня тут же взяли в тракторную бригаду сварным. Работа была так себе – ремонтировал всякие поломанные сельхозные агрегаты, вечерами болтался по деревне с пацанами, ходил на танцы. А тут и Генка к началу лета вернулся из армии. И он тоже отмантулил в стройбате! Так что, выходит, не было у меня напарника, чтобы поехать в ту саму вонючую Ивантеевку, найти там этого гада Кольку Овсянникова и отделать его по полной программе за ту детскую обиду.

Мы с Генкой выпили на его встрече сначала грамм по сто пятьдесят, посмеялись, вспомнив тот случай в Лобаново. И уже было махнули рукой на подлеца Кольку Овсянникова, простив ему давнюю обиду. Но выпили еще грамм по двести, и решили: нет, так дело не пойдет! Надо валить в Ивантеевку, причем прямо вот сейчас, отмудохать этого негодяя Кольку Овсянникова и забрать у него нож. Пусть мы и не в десанте служили, но частые драки в стройбате нас тоже кое-чему научили. И потом, Колька-то Овсянников уже постарел, а мы молодые, бесстрашные – по крайней мере, сейчас. И нас все же двое (больше никого в эту карательную экспедицию решили не брать, иначе она утратила бы элемент внезапности).

Генка взял у своего дяди старенький ижак с коляской, и мы, выпив еще для храбрости, оседлали мотоцикл и покатили в Ивантеевку. Туда ехать-то надо было всего девять километров. И вот мы, сбавив скорость, катим по мягко освещенной предзакатным солнцем ивантеевской улице. Прохожих почти нет, дело к вечеру, народ кто ужинает, кто коров с пастбища встречает. Пусть их, нам главное, чтобы Колька Овсянников был дома.

– А ты знаешь, где он живет-то? – прокричал я Генке из коляски.

– Да вроде вон в той крайней хате, – проорал Генка в ответ и высморкался на ходу, вильнув колесом мотоцикла. – Я еще пацаном был, когда мы с дядей Колей к ним за какой-то фигней заезжали. Да щас спросим!.. Слышь, пацан, Овсянниковы не в этом доме живут? Ага, здесь!

Мы тормознулись у аккуратно выбеленного дома с синими ставнями, с большим кленовым палисадником. Внаглую ввалились во двор (удивительно, но у Овсянниковых не оказалось собаки), и я забарабанил в дверь сеней – в дом без приглашения зайти все же не решились.

За дверью послышались покашливание, неспешные шаги, и дверь сеней открыл… Он, Колька Овсянников. Я его сразу узнал: такой же рослый, широкоплечий, только уже заметно погрузневший. Тот же уверенный и насмешливый взгляд из-под рыжеватых бровей. А вот прическа стала пожиже и какая-то пегая. Поседел, что ли?

– Ну, чего вам надо молодые чемоданы? – спросил Колька… Хотя уже, конечно, не Колька, а там Николай Иванович или Петрович. Совсем солидный стал дядька. Но выражение глаз то же, которое у него было там, в Лобаново – когда насмешка вдруг уступила место угрозе.

– А ты как думаешь? – хрипло спросил Генка и как-то весь подобрался. Он явно готовился ударить первым. Но это не ускользнуло и от Овсянникова. Он перестал улыбаться, быстро посмотрел на меня, на Генку, потом снова на меня.