Но все равно, можно посмотреть. На узкие щиколотки красивых ног, скромно и предусмотрительно отодвинутых к двери. Так, чтоб даже случайное касание руки водителя… Не могло быть случайным. На шикарную грудь, которую я тактильно даже помню! А сейчас она скрыта за очередной строгой рубашкой и даже не натягивается! Но все равно  волнует. И взгляд в скромном вырезе задерживается!

На сурово сжатые пухлые губы, без следа помады. И это тоже волнует. Я не привык к настолько естественным женщинам. И оценил ещё в прошлый раз, каково это, когда сразу ощущаешь чистый вкус, без искусственной отдушки. И как от этого съезжает крыша.

– Может уже хватит, Пётр Григорьевич?

У Лады сдают нервы. Оно и понятно. Ожидаемо. И правильно.

– О чем вы, Лада Леонидовна?

Я не пытаюсь скрыть иронию в голосе. Все она понимает. И я все понимаю. И мы оба все понимаем.

Одно только непонятно: почему мы до сих пор не в постели?

– Я о вашем моральном… давлении!

– Не понимаю. В чём выражается давление?

– Все вы понимаете! Я не собираюсь… Я вам уже все сказала… Зачем вы?

Пальцы нервно натягивают юбку на круглые коленки. Губы закушены.

Чего ж ты так нервничаешь, малышка? Почему убегаешь?

– Лада Леонидовна, в данный момент я везу вас на семинар, только и всего. Ничего более.

– Ничего?

Она разворачивается ко мне смотрит напряжённо и зло.

И меня это тоже заводит.

Меня вообще все заводит, что с ней связано!

– Ну, кроме того, что я хочу пригласить вас после семинара на ужин… Но вы, как я понимаю, откажетесь?

– Откажусь. Оставьте свои попытки уже, Пётр Григорьевич. Не будет по-вашему.

Тут мы подъезжаем, я паркуюсь.

И, пока Лада не успела выскочить, резко перегибаюсь к ней, перехватывая обе , вскинувшиеся оттолкнуть меня руки за запястья и укладывая их на колени.

– Посмотрим, малышка. Посмотрим.

И, наверно, очень серьёзен у меня в этот момент взгляд, потому что она замирает, даже не пытаясь сопротивляться. Смотрит на меня, зрачки расширены… Словно от возбуждения!

Ты же меня хочешь, дурочка! Чего ты выделываешься?

У меня терпения нет с тобой прыгать!

Может, именно поэтому я тороплю события.

Целую.

Сразу жадно, больно и ей и мне. Мгновенно получая тёплый мощный удар возбуждения в пах, потому что её губы – словно афродизиак! От них ведёт. Голову сносит. Придерживаю одной рукой за затылок, чтоб не дёргалась. А второй все так же сжимаю ладони. И не успеваю осознать ситуацию, не понимаю, когда… Она начинает мне поддаваться. Отвечать. Раскрывать под напором губы, несмело и сладко встречать мой язык своим.

Тут летит к хренам даже самый пограничный контроль, я забываю, что мы, вообще-то в центре столицы, и белый день, и машина у меня приметная и не тонированная…

Выпускаю её ладони, и они, словно освобождённые из сачка бабочки, мягко ложатся на плечи. Не отталкивают. Гладят.

Лада тихо стонет, не протестующе, а так жалобно, так нежно, что… Сука, почему именно сейчас? Именно здесь? Надо на заднее хотя бы, надо…

– Здесь стоянка запрещена, – стучат в стекло.

Мы замираем, Лада, неожиданно раскрыв глаза, словно не соображая, что происходит, смотрит на меня.

Во взгляде осознание и ужас.

И нет, меня это не устраивает!

Я держу её, уже применяя силу, потому что вырваться хочет!

– Лада… – предупреждающе хриплю, чтоб не вздумала сбегать. Не сейчас!

– Боже мой…

– Убирайте машину! – опять стук в стекло.

Она переводит взгляд на парковщика, потом на меня. Губы её, исцелованные, красные, дрожат. Пальцы тоже дрожат, когда она отстёгивает ремень безопасности.

Я ловлю её руки, пытаюсь остановить:

– Лада, нет! Стой! Стой, я сказал!

– Убирайте машину, слышите?