– Да, новый, улучшенный. Его уже должны были начать применять, я сверялся по складу.

– Вот, а я пока его не исследовал, и мы работаем на старых запасах.

– Это надо проверить. Если вы правы, и дело в этом реагенте, то это катастрофа, – одними губами сказал особист.

– Но я этого не говорил.

– Вы об этом подумали, и не спорьте. Я прошу вас проверить как можно скорее, докладывать только мне, – еле слышно говорил Леонид Петрович, зеленые глаза потемнели, став почти черными. – Идет серьезная игра. Вам ее не видно, но она идет. Скоро нас всех объединят, все убежища под единым начальством.

– Но это же глупость! – воскликнул Роман Евгеньевич и перешел на шепот. – Весь смысл убежищ в их автономности, а если будут руководить из одного центра, то все погибнет!

– На самом деле так уже и есть по многим сферам нашей жизни. Вот я подумал, а жизнь ли это, или это чистилище, как вы думаете? – он бесшумно рассмеялся. – Я бы с радостью не знал этого, как вы, и спал бы себе спокойно. Вы не хотите прочитать письмо?

– Вы его читали?

– Конечно, но мало что понял. Вы умеете писать особым шифром. Прочтите и расскажите. Не думайте, что там есть что-то такое, чего мы не знаем, хотя бы косвенно.

Роман Евгеньевич прочел. Глаза не сразу разглядели бисерный почерк, он читал медленно, потом взял лупу и перечитал еще несколько раз.

– И что пишет нам Мария Султановна?

– У нее вспышка холеры. Она тоже видит в микроорганизме мутацию, но пока никто не умер.

– Вот, не зря вы мне все объяснили. А то я понял только, что у них вспышка, про холеру понял, когда открыл энциклопедию и нашел это латинское слово cholera. Скажу вам честно, чтобы не было иллюзий – вспышки начались почти у всех. У нас свои каналы, да и почту мы смотрим регулярно. Мы же ее придумали,– он улыбнулся. – Как что-то найдете, разыщите меня. Будите, пинайте, чтобы встал. Не надо церемониться.

Грязно-серая челка упала на глаза, длинная, накрывающая приплюснутый нос. Он мотнул головой, резким жестом отбросил волосы назад, горящим взглядом упершись в собравшихся. Этот жест он подсмотрел в одном фильме и специально отращивал волосы, подкрашивая их сваренным в стеклянной банке красителем. Он сам придумал рецепт, никому не рассказывал, считая, что все ему завидуют. Водянистые желтые глаза обшаривали лица в поисках насмешливых улыбок или косого взгляда, сдвинутые в задумчивости брови считались первым шагом к инакомыслию, таких брали на карандаш. Память у политрука была хорошая, с первого взгляда он мог сказать, кто пришел, а кто отсутствует.

Политсобрания проводились каждый день по полчаса, раз в неделю проводилось итоговое, которое могло затянуться на три-четыре часа. Все собирались в библиотеке, лавок на всех не хватало, там сидели женщины и старики, детям проводили отдельные классные часы, называя их «воспитанием любви к Родине». Во время таких занятий показывали военно-патриотические фильмы, где было много стрельбы, взрывов, врага давили огромными танками, наматывая гнилые кишки на гусеницы. Каков бы ни был сюжет фильма, какую бы ни проигрывали сказку, враг должен был быть раздавлен, сожжен или, на худой конец, расчленен на площади «пред святым народом». Детей сгоняли всех подряд, не разбирая возраста. Малыши боялись этих мультиков, жались к старшим. Иногда находились те, кто начинал задавать вопросы, сомневаться, что это было заправду, как они могли это снять, если шел жестокий бой, почему не убили оператора и не разбили камеру, и другие неверные вопросы. Но обычно все молчали, зная, что за любой вопрос или сомневающуюся морду можно было получить на месяц исправительный курс, который надо было учить наизусть, бегло и гордо рассказывать историю родины.