Документы в тот день она так и не подала. А после мечты о научной карьере и вовсе отошли на десятый план.

Но сегодня, третьего января, Марк по большей части хмурился и молчал. Новогодний праздник не клеился, хотя, казалось, всё было на месте: Маша привезла фрукты, сварила кофе, зажгла свечи. Получила от любимого мужчины подарок, антикварную серебряную подвеску с нефритовой вставкой.

Марк чувствовал себя неважно. Ночью у него поднялось давление, а нужных лекарств в доме не оказалось. Уже два дня он боролся с ощущением подавленности: занавесил шторы, долго лежал, поджав колени к животу, засыпал тревожным сном; просыпаясь, заставлял себя читать. О том, чтоб выйти на прогулку, не могло быть и речи; уличный шум усиливал чувство тревоги. Маша знала, что Марк переживает подобные периоды, когда приближается очередной срок оплаты за комнату или когда Хомяк подолгу живёт у Лены. Очевидно, сегодня сыграло и то и другое. Монографию, которую Марк писал на заказ последние полгода, ему пока ещё не оплатили, а новые дополнительные заработки никак не появлялись.

– У древнего грека была защита от нестабильности, она называлась судьба. У средневекового человека имелась другая защита и оправдание – Господь Бог. – Марк раздавил окурок в бронзовой пепельнице. – А у меня эта защита приняла образ… ну просто ничтожный: сумасшедшая старуха за стенкой. Потому что, если она помрёт, мне отсюда придётся выметаться. И наступят чёрные времена.

Выметаться вместе со своими книгами и с ванной, подумала Маша.

– Хочешь, будем жить вместе?

Она всё ещё лежала на тахте, среди подушек, укрытая колючим верблюжьим одеялом.

– Я могу прописать тебя в Королёве, – наконец-то вслух было сказано то, о чём она думала очень давно, но предложить не решалась.

Прошло несколько секунд; кажется, весь дом замер в ожидании ответа.

– Меня – прописать в Королёве? – Голос Марка неожиданно дрогнул. – Зачем?

– Чтоб тебе не было так тревожно, – быстро ответила Маша. – Чтобы было куда податься, если вдруг старуха помрёт. У тебя же нет московской прописки.

Марк нервно смял сигарету.

– Вот это всё, – он обвёл глазами комнату, – это всё перевезти к тебе в Королёв?

– Зато мы будем вместе. А вместе всегда легче.

– О чём ты говоришь? – Марк нервно ходил от окна к двери и обратно. – Я же родом из чёртовой дыры, ты не забыла? И теперь я должен оставить Москву?

Он сел на тахту, огромный и взъерошенный. Теперь его лицо находилось в тени. Когда Марк волновался, его руки двигались бессознательно: кисти сжимали друг друга, пальцы сплетались и расплетались, выискивали мелкие заусенцы возле ногтей.

– Ты не понимаешь! – воскликнул он. – Твой городок… Да он все жилы из меня вытягивает!

Он говорил, говорил, и остановить его было уже невозможно. Марк сказал, что Королёв напоминает ему восьмидесятые годы, когда магазины работали до семи, дворники пили как черти, а транспорт был редкостью. Что осенью и летом там ещё можно жить, но зимой… Что недавно ему снился кошмар, в котором его комнату атаковали то ли мертвецы, то ли космонавты с той самой мозаики, которая считалась гордостью Королёва и украшала главную площадь города.

– Ты это как вообще себе представляешь? – Он говорил, а Маша только куталась в одеяло и молчала. – У меня тут, между прочим, книги. Да твой Петька в первый же день разложит свою еду на столе, а страницами из Сытина вытрется, как салфетками.

Машина одежда валялась где-то на тахте. Нужно было только включить верхний свет и хорошенько поискать – но она не хотела, чтобы Марк видел её лицо. Она начала по очереди сбрасывать на пол подушки.