Дворецкий принял плащ новоприбывшего и удалился оповестить хозяина. Тем временем риэлтор был предоставлен самому себе и принялся с любопытством осматривать помещение.

 Расхаживая по холлу, вдоволь насмотревшемуся на элементы интерьера Найтблюму попалась на глаза одна занимательная картина, спрятавшаяся в укромном месте в стене справа. На ней был изображен ночной пир людей со странностями. У кого-то был рыбий хвост; у кого-то тело лошади; кто-то синюшный летал по небу. У автора был довольно забавный почерк: у всех лиц, неважно в каком они были положении, оба глаза располагались всегда на одной стороне лица. Некоторые люди танцевали на клетчатом «танцполе», кто в пиджаках, а кто нагишом. Все это перерастало в настоящую вакханалию: попойки, сношения, азартные игры. За всем этим, чуть поодаль, находился человек в оранжевых одеждах, больше напоминавших пижаму. Он сидел на небольшом холмике, на золотом троне. Вальяжно расположившись в нём и опираясь на подлокотник, подпирал кулаком подбородок. Повернув голову, он, очевидно, слушает подлетевшего к нему слугу, но его бесстрастные глаза со спокойным умиротворением смотрят на творящуюся вокруг грязную оргию. Несмотря на всё перечисленное картина очень понравилась Найтблюму. Подпись под полотном гласила «Бал сатаны. Игорь Чужиков».

 Переведя взгляд на стоящую рядом с картиной греческую вазу, Найтблюм наткнулся на ещё одну довольно маленькую картину за углом. На ней был изображен пухлый ребенок, одетый в одежду моряка. В одной руке он держал воздушный шар, а другую в кармане, насупившееся выражение его лица было в один и тот же момент и строгим, и глупым. Хэмминг присмотрелся и его передернуло. Колени его были кривые, широкий таз, угловатая мясистая челюсть, кулак сильно обвит жилами и венами, тяжелые веки, усталые глаза, одно плечо выше другого. Это был не ребенок – это был карлик! Кто-то боится пауков, кто-то змей, кто-то мышей, Найтблюма же пугали странные «низкорослые» люди. Карлики вызывали в нём паническую настороженность, как у некоторых людей пауки – было ощущение, что он замер и ждёт, притворяясь чем-то безобидным, в любой момент готовый совершить своё злодеяние. Для Хэмминга разница, по большей части, была только в том, что от паука можно было быстро избавиться, а от карлика нет.

Тут центральная дверь в холле распахнулась, и появился сам Ричард Гринхэлм.

Это был высокий жилистый человек лет пятидесяти, с тёмно-серыми зачёсанными наверх волосами, седыми висками и небольшими усами щёткой. Овальное загорелое лицо, тёмные ровные брови, синие прищуренные глаза и прямой римский нос выдавали в нём волевого уверенного в себе человека.

– Рад видеть вас, Хэм, – громким голосом поприветствовал гостя Гринхэлм и взглянул на свои старомодные часы. – А вы как всегда вовремя.

– Рад встрече, мистер Гринхэлм, – с выражением произнес Найтблюм и обменялся с хозяином рукопожатием.

– Вижу, вам пришлась по нраву картина, – отметил Ричард, указав на картину с вакханалией.

– Довольно своеобразная.

– Из числа моих особо любимых, – сказал Ричард и, подойдя к картине, стал разглядывать её. – Вы обратили внимание на главу праздника. Сидит себе, даёт всем волю делать, что они хотят, а сам смотрит на то, что происходит после, я почти вижу улыбку на его лице – его это забавляет.

– Каждый сходит с ума по-своему, – отметил Найтблюм, взглянув на толстяка с раздувшимся брюхом, сидящим возле деревянных бочек с вином.

 Гринхэлм на мгновение сделался серьезным и посмотрел на него, а потом рассмеялся.

– Хорошо подмечено.

 Он ещё какое-то время рассматривал картину.