Александровы тоже молчали, благоговейно слушая тишину морозного утра и едва уловимое посвистывание синиц, уже ощущающих приближение весны.

Служки из монастыря бодро подставили лестницу с южной стороны к помосту, и Петр Иванович первым двинулся к ней, поддерживаемый внуками, которым было уже по сорок-пятьдесят лет. Никита опасался, что старик не выдержит подъема, но тот справился и, тяжело опираясь на руку Дмитрия Петровича, недолго постоял возле ладьи, обнажив голову. Потом вереницей потянулись его домочадцы, которых приехало около двадцати человек. Следующими пошли Меншиковы. Константин Михайлович поддерживал супругу, а девушки с помощью Никиты бодренько поднялись наверх сами. Он же надолго замер возле низких бортов ладьи, глядя на тело, покрытое белым покрывалом. Лицо деда, спокойное и умиротворенное, портили тяжелые пятаки на глазах, создавая иллюзию маски. Никита знал, что у деда подрезаны сухожилия рук и ног. Жрец объяснил, что такая процедура необходима, иначе от высокого жара сухожилия начнут высыхать и стягиваться, в результате чего покойник может приподняться или даже сесть. Представление не для слабонервных.

Жрец, который неслышно стоял позади Никиты, выступил вперед и решительно закрыл лицо краем покрывала, подоткнув его для верности.

– Пора, – строго сказал он.

Они спустились по северной лестнице, и Никита остался один перед кродой. В его вытянутую руку вложили горящий факел.

– Отправляется имярек в Сваргу пречистую к Роду своему! – нараспев произнес жрец, придавая голосу торжественность.

Выждав еще несколько секунд, Никита решительно шагнул вперед и сунул огонь в поленницу. Хорошо, что прикрывал лицо рукавом куртки, которую предусмотрительно надел перед обрядом. Пыхнуло словно из раскаленного жерла вулкана. Огонь мгновенно взлетел вверх, облизывая помост и ладью.

«Прощай, дед, – мысленно произнес Никита. – Так получилось, что ты оказался единственным моим родным человеком, который помог мне во всем, что я сейчас имею. Благодарю тебя за это и постараюсь сохранить наш род и даже приумножить его. Лети к Роду!»

Люди благоразумно отступили назад, чтобы дикий жар, усиленный маслами, не обжигал лицо. Лишь Никита, неосознанно поставив защиту «ледяной стены», стоял перед полыхающей ладьей, остановившимся взглядом провожая оранжевые завитушки с белесым дымом. Казалось, душа патриарха с радостью отрывается от земли и летит туда, наверх. И вдруг Никита также воспарил в небеса, мгновенно увидев яркую лазурь неба и неподвижно стоящие барашки облаков, переплетающиеся между собой, словно в замысловатой игре. Замерев от удивления, он заозирался по сторонам, силясь что-либо разглядеть в сияющей синеве, но услышал только молодой женский голос. Он раздался позади него, обволакивая своей нежностью:

– Иди обратно, сынок! Не твой час и не твоя доля здесь! Иди и не оборачивайся, люби и будь любимым! Спасибо, что помог деду подняться в Чертоги! Он так рад видеть всех…

– Мама! – не веря своим ушам, прошептал Никита. Ему так захотелось повернуться и хоть на мгновение, невзирая на прямой запрет, посмотреть на ту, которая осталась только фотографией в рамке как скорбная память. Глаза его защипало от набежавших слез. Смаргивая их, чтобы хоть что-то увидеть в безбрежном полыхании солнечного жара, он только ощутил присутствие многих фигур, стоявших за его спиной. Их действительно было много, и каждая из них вливала в Никиту такую мощную волну энергии и Силы, что организм стал противиться такой накачке. Мышцы трещали от напряжения, кожа местами стала покрываться красными пятнами, как от аллергической реакции, голова закружилась. И вместе с тем, что удивительно, никакой боли молодой волхв не чувствовал. Но давление магического Дара, всего того, что накопили за многие века его предки, оказалось сильнее, и Никита перестал сопротивляться. Ему же хотели добра как-никак. И стало легче. Боль ушла.