Даю себе слово, сегодня буду веселиться несмотря ни на что. Пусть Ваня видит, что я не страдаю, не хочу, чтобы он это знал. Увидь бывший парень мою боль, ему тоже будет больно. А если он увидит, что мне хорошо, Ване больнее будет в разы.

Шампанское здорово пьянит. Мне нравятся эти веселые пузырьки, которые покалывают язык.

На столе пицца и суши, но я ничего не ем. Не хочу. В солнечном сплетении постоянное напряжение. Я кажусь себе открытой и общительной, но кто бы знал, как мне плохо внутри.

По спине постоянно чувствую незримое касание. Ваня. Он как тень за мной следует и пытается вырвать на разговор.

– Эй, кто уже изрядно пьян и готов? – мажорик, покачиваясь, встает на журнальный столик. Как только тот его выдерживает?

– Бутылочка? Ты что из прошлого столетия? – кто-то из ребят выкрикивает. Девчонки смеются.

Всем весело, правда. И мне.

– Да ладно вам, че вы такие скучные? Я, может, пососаться хочу. С ней, – указывает на девчонку в углу. – И с ней, – еще одна, – Аленка вообще чума.

От наглости аж рот приоткрылся. Глаза выпучила. Что он только что сказал?

– Короче, быстро сели. Я тут хозяин.

Смотрю, как все послушно рассаживаются по кругу.

– Давай, давай, Ольшанская. Ты же, насколько мы знаем, уже свободная девушка, – и ржать начинает.

Напрягает. Сильно напрягает. По коже холодок прокрадывается, как кусочком льда вдоль позвоночника провели.

И я сажусь под упрямый и немного злой взгляд Вани. Он сел напротив и сверлит в моем лбу дыру.

Один раунд, второй. Ладони снова вспотели, спина взмокла.

Бутылочка останавливается на всех, кроме меня. Каждый раз выдыхаю. Ведь я не такая смелая, как может показаться. Меня пока мутит от одной мысли, что должна буду касаться чужих губы. И, о боже, языка.

Момент, когда Ваня целует брюнетку Лиду, я отправляю к тем воспоминаниям, когда встречала в его квартире. Сердце царапают ее вздохи и ахи.

Когда они целуются, мы скрещиваемся с ним взглядом.

Их поцелуй настолько близко к моему лицу, что я вижу ниточки слюны. Его губы, которые жадно захватывают ее. Они сосутся, противно сосутся у меня на глазах. Назло.

Господи, невыносимо сдавливает в груди. Мне больно. Но я никогда этого ему больше не покажу.

– Ну-у нечестно, почему Аленка сидит просто так? – мажорик разыгрался.

Сжимаюсь и перестаю ровно дышать. Все это слишком, но я упрямо сижу между двумя парнями, улыбаюсь и хлопаю длинными ресницами. Мне нужно играть веселье и беззаботность.

– Крути. Твой черед!

Приказывает.

А я… раскручиваю эту долбанную бутылку из-под шампанского.

В ушах по барабанным перепонкам долбит пульс. Кожа вся стесана чужими взглядами, пока эта бутылка раскручивается.

Остановка.

По венам бежит ток как по проводам. Они искрят и больно жалят. В горле давит, щеки горят неестественным огнем, волосы на затылке шевелятся. В позвоночник словно вбили фонарный столб, сдвинуться не могу, так и сижу, застывшая.

Мне и страшно, и интересно.

Горлышко показывает на просвет между двумя девчонками. Сначала я вижу ноги в темных, почти черных джинсах, потом белую футболку. Руки убраны в задние карманы.

– Черт, Костян, ты мог бы чуть позже подойти сюда, а? Вот… блядь. Я бы сейчас уже с Аленкой сосался.

Впиваюсь взглядом в ошарашенное лицо Кости. С каждым моим вдохом он хмурится сильнее. Челюсти сцеплены намертво. Его раздражение чувствуется на километры. Это почему-то задевает и трогает.

Что? Как девушка ему не нравлюсь?

– Целуй Исаева давай, Ольшанская, – грустный голос Славика звучит сейчас как давно расстроенное пианино.

Черт, и что же делать? Я как бы не хочу целоваться с Костей, я вообще ни с кем не хочу целоваться, кроме… Вани.