– Так-так! Знакомитесь с местностью, верно? Хотя заверяю вас, жизнь в Эшленде вовсе не так романтична.

– Зато настроение схвачено удачно. Унылость, масштабы.

– Моя жена читала их постоянно, снова и снова. Полагаю, это ее экземпляр.

Гримсби вздрогнул и откинул обложку. Глаза его расширились, стоило ему увидеть надпись на фронтисписе.

– О! Прошу прощения!

– Нет необходимости. В конце концов это всего лишь книга. Кожа и бумага. – Эшленд оттолкнулся от полки и подошел к столу, за которым сидел Гримсби, – его бакенбарды в смятении подергивались. – Надеюсь, мой сын не стал впечатлять вас готическими семейными историями? Имя герцогини здесь вовсе не под запретом. – Он опустился в противоположное кресло и скрестил ноги на темном ковре.

– Тем не менее тема неловкая.

– Это просто факт. Герцогиня покинула этот дом больше десяти лет назад, и с тех пор мы успели примириться с утратой. – Он наблюдал за реакцией Гримсби, но тот упорно смотрел на обложку книги, на небольшие золоченые буквы, выдавленные на коже. – Ваши родители живы, мистер Гримсби? – услышал он собственный голос.

Гримсби наконец-то поднял взгляд. Его голубые глаза за стеклами очков смотрели серьезно.

– Нет, ваша светлость.

– Но вы все-таки говорите о них, правда? Видите ли, время лечит любые раны. Ну, не совсем любые, – добавил он, коротко подняв правую руку и тут же снова уронив ее на колени. – Но нет никакого смысла делать вид, что наших несчастий не существовало.

– Полагаю, это так.

Эшленд подался вперед. Вероятно, шерри сделало его бесцеремонным.

– А вы осмотрительный человек, мистер Гримсби. Мне даже стало любопытно. Неужели вам нечего рассказать о себе?

– Ничего, что могло бы заинтересовать вашу светлость, я уверен.

Лицо Гримсби не изменилось ни на йоту, взгляд не дрогнул, даже ресницы не опустились. Но отточенные чувства Эшленда насторожились. Ему послышались слова Олимпии, сказанные когда-то на пыльной дороге в Кашмир: «Остерегайся человека, которому нечего о себе рассказать».

Герцог Олимпия, приславший этого молодого учителя в Эшленд-Эбби.

Эшленд вытащил из кармана жилета часы. Всего-то несколько минут после полуночи. Он сунул часы обратно, потянулся и встал.

– Пожалуй, я выпью бокал шерри, мистер Гримсби. Присоединитесь ко мне?

– Нет, спасибо, сэр.

Эшленд чувствовал на себе настороженный взгляд Гримсби, пока шел к подносу с графинами, стоявшему на небольшом круглом столике у окна.

– Давайте же, мистер Гримсби. Я настаиваю. Бокал вина хорошо успокаивает перед сном. – Он откупорил хрустальный графин и налил два бокала.

Глаза Гримсби за стеклами очков расширились, когда Эшленд вернулся, держа оба бокала между пальцами левой руки.

– Сэр, я…

Эшленд поставил бокалы на столик. На аккуратном рисунке бокалов, напоминающем снежинки, заиграли отсветы пламени.

– Я настаиваю.

Гримсби протянул изящную руку и взял бокал.

– Тост, мистер Гримсби, – сказал Эшленд, подняв свой бокал и слегка наклонив его вперед. Он изо всех сил старался не обращать внимания на предвкушение, певшее в жилах. – За успешные отношения!

– И в самом деле, сэр. – Гримсби чокнулся с Эшлендом и осторожно пригубил.

– Пейте, пейте, мой добрый друг. Это превосходное шерри. Мне каждый год доставляют его прямо из Португалии.

Гримсби сделал еще глоток, побольше.

– Да, очень хорошее.

– Видите ли, мистер Гримсби, вы ошибаетесь. На самом деле я искренне вами заинтересовался. Молодой человек выдающегося ума и отличного воспитания, уж не говорю о самообладании. Право же, я задаюсь вопросом – почему столь многообещающий юноша соглашается на такое незначительное место с таким мизерным жалованьем в одиноком уголке на краю мира? – Эшленд сделал глоток шерри и вытянул ноги, все еще обутые в начищенные кожаные сапоги для верховой езды, потемневшие от использования.