За окном вагона снежная муть несется. Сумрачно. Баюкает перестук колес. Вчера еще получила от отца поздравительную, с Новым годом. Значит, еще был жив-здоров.

Утро, солнышко, скрипучий снег, румяные лица моих сестренок, Люды и Вали. Пришли встретить. Оживленные, почти радостные. Тоже и я рада встрече и такому яркому утру.

Несли вещички мои, в оба уха мне о том, как Новый год встречали. Все бы отлично было, если бы… Вика (она же медицина) давление померила Казьке (и сейчас они так отца называют), нормальное было. Разрешила рюмочку выпить. Отец довольный, с водочки разрумянился, взял себе Эдьку на коленки, забавлял его. Эдька смеялся, болтал ножонками. Потом, ровно в полночь, встали все. Тоже и он. В одной руке рюмку, в другой внучонка. Начали за здоровье, за Новый год чокаться… Тут и случилось. Еще успел Эдьку на тахту опустить. Рядом стояла. А сам на пол свалился и рюмка дзенькнула. Еще часов шесть жил. Сердце билось. Но уже не могли ему докричаться. Так, не приходя в сознание, и умер…

Лежал отец, одетый уже, но еще не в гробу, а на простынях, на том самом столе в горнице, за которым в Новый год пировали. Большой, моложавый. С полным ртом собственных зубов.

Вику больше всего эти его зубы печалили. Ведь одна только пломбочка на семерке, а так – ну совершенно здоровые. Он ими бутылки с пивом открывал. Это уже в шестьдесят пять лет! А уж в молодости мог и железку перегрызть. «И такие зубы в землю зароют!» – огорчалась красивенькая моя сестренка Вика, совсем недавно окончившая медучилище. С ней мы пошли в ритуальный магазин, чтобы купить или заказать гроб. Гробов полон склад, но все как один ужасно длинные. «Сюда полтора таких Казьки влезет!» На это Вике ответили: «Великоват – не мал. Стружки напихаете. А вот на той неделе только одни короткие были. А покойнички, как на грех, все двухметровые шли…» – «Так, может, закажем?» – предложила я. Но какое там. Праздники. Пьяные все. Так и смирились: просторно – не тесно. Потом с Викой потащились в морг, забрать протокол вскрытия. Живая, жизнерадостная, зашла она туда, где трупы. Для нее это привычно. А мне хватило одну мертвую руку увидать (из-за ее спины). Желтая, с длинными голубоватыми ногтями. Бр-р! Выскочила на улицу. Вика вышла радостная. Все органы чистые. Нигде даже маленького рачонка. Знакомый патологоанатом по ее просьбе смотрел. А умер отец от сильного кровоизлияния в мозг. И сердце все было сработано, изношенное.

Дома целые две сумищи продуктов. Сегодня же все надо подготовить к поминкам. Вечером мы с Валей оказываемся одни в домике, в горнице, где лежит отец в гробу. А мы рядышком, у пианино. Отец Вале купил совсем недавно. Она в музыкальной школе учится. Какую-то печальную мелодию поиграла Валя. Потом медленный вальс, потом полечку.

– Валь, а как узнать, есть у человека слух музыкальный или нет?

– А повторяй за мной! – Сначала короткие легкие фразочки. Песенки.

– У тебя получается! Хорошо! – А я и рада. И уже обе поем вовсю:

Опомнились, когда бухнула дверь. Вика пришла. Стала стыдить: «Как можно! Рядом с мертвым». – «А для нас он живой», – вдруг ответила Валя. И только тут я почувствовала горечь, невозвратность времени. Отец. Теперь уж и письма от него не будет. Стало себя жалко. Слезы хлынули. Сестрицы по-родному обняли меня. И тут брат Юра заходит. Мой самый старший, родной по отцу. По-русски красивый. Мужественный и добрый взгляд отцовских голубых глаз. Только брови темные и волосы на голове густые, без седины. Да и статью повыше, стройнее. С ним сынок младший, семилетний Костик, белокожий, голубоглазый. У них на Севере солнышка уже больше месяца нет. Отца Юра лет пять не видал. А Костик только сейчас и познакомился, уже с покойным. Тоже и я впервые увидала брата своего и племянника. Профессии у нас почти одинаковые: он ветврач, но в городе. Лечит кошек и собак. Сидели, болтали за чайком до полночи…