Это сопоставление с идеализационной школой дает нам возможность объяснить, почему наше понимание объективности не влечет за собой никаких ошибочных форм эссенциализма. Действительно, представители этой школы (Новак в большей степени, чем Краевский) открыто отстаивают эссенциализм. Есть один аспект, в котором этот эссенциализм не подлежит сомнению: он соответствует тому факту, что идеализации вообще и идеализационные законы в частности полностью определяют «сущность» идеальной модели. Это несомненно в том смысле, что они точно определяют, «что такое эта модель». Однако наряду с этим мы обнаруживаем и другое, а именно что наука позволяет нам схватить сущность вещей: «теоретическая наука проникает сквозь эту поверхность в сущность мира» (Krajewski 1977, p. 25). Здесь совершенно очевидна дуалистическая концепция сущности как чего-то, лежащего за покровом видимостей, и ее делает еще более явной различение главных (первичных) и побочных (вторичных) черт реальности, причем утверждается, что «идеализационный закон учитывает только главные факторы»[118].

Теперь понятно, почему представители польской школы утверждают, что Галилей был эссенциалистом. Краевский, например, говорит, рассматривая закон падающих тел Галилея, что «закон Галилея схватывает сущность падения» (там же, p. 26). Они делают это потому, что придают эссенциалистский смысл галилеевскому подходу к науке, не только в не подлежащем сомнению смысле определения существенных черт некоторых «свойств» физической реальности, но и более обязывающем (и несостоятельном) смысле дуалистической концепции сущности, способном вернуть их философию к догалилеевской эпистемологии[119].

Если читателю в какой-то степени психологически трудно принять вышеприведенные аргументы, можно было бы предложить ему внимательно проследить их, чтобы понять, не связана ли эта трудность со смешением объекта и «вещи», а возможно, также и с тем, что мы назвали «дуалистической предпосылкой». Действительно, в повседневной жизни мы не говорим, что вещь есть ее свойства, качества, черты и т. д., но что она их имеет. Причина, по которой мы так поступаем, и условия, при которых мы можем так поступать, не порождая недоразумений, уже обсуждались в разделе, посвященном субстанциализму и эссенциализму. Однако никакой возможности провести различие между «конститутивными» признаками и «предицируемыми атрибутами» в случае научных объектов в каком-либо онтологическом смысле нет (мы увидим в дальнейшем, в каком другом смысле это возможно). Отсюда следует, что только неявное присутствие дуалистической предпосылки может склонить нас к мысли, что объекты имеют атрибуты, а не являются ими (их совокупностью). При этом объекты рассматривались бы как скрытые «субстраты» своих свойств, что, как мы видели, неправильно даже для «вещей» и уж тем более для научных объектов, не имеющих никаких других атрибутов, кроме тех, которые открыто признаются образующими эти объекты.

Предшествующее обсуждение помогает нам оценить вторую причину присутствия в науке теоретических терминов, а именно то, что для того, чтобы собрать или придать структуру операциональным или наблюдаемым свойствам, обычно нужно много шагов, прежде чем мы получим удовлетворительную интеллектуальную картину, способную представлять объект. Эти шаги сами по себе имеют ту же концептуальную природу, как тот, который мы иллюстрировали, и следуют друг за другом в порядке возрастающей сложности, порождая последовательные интеллектуальные синтезы. С самого начала они возникают в результате установления некоторых логических или математических связей между операциональными терминами, а позднее могут происходить от установления логических связей между операциональными и уже созданными теоретическими терминами. На еще более позднем этапе они могут возникать из связей между чисто теоретическими терминами и т. д. Поскольку эта процедура в реальной науке обычно требовала для своего завершения достаточно долгого времени, мы часто можем встречать, например, в учебниках систематическое изложение некоторой науки, начинающееся с теоретических терминов как «примитивных». Однако мы уже объяснили, что это не мешает нам анализировать эти понятия, прослеживая их вплоть до их операционального происхождения, если нас интересует исследование основ. Чего мы однако хотели бы избежать – это впечатления, будто в нашем анализе может крыться какого-то рода редукция или даже исключение теоретических терминов. На самом деле то, что в нашем обсуждении мы говорили об отношении между операциональными и теоретическими понятиями, напоминает другую классическую дискуссию, в которой подробно рассматривалось взаимное отношение наблюдательных и теоретических терминов. Нам нет нужды пересказывать детали этой дискуссии, начавшейся с утверждения (которое можно найти уже у Рассела), что это просто вопрос терпения и логического искусства – найти для каждого теоретического термина в любой эмпирической дисциплине цепь определений, связывающих его с чисто наблюдательными терминами. А поскольку определения по своей природе суть средства избавиться от определяемых ими понятий, как только введены определяющие термины (т. е. термины, входящие в «определяющее») кажется очевидным вывод, что возможно, хотя бы в принципе, «элиминировать» теоретические понятия и ограничить науку использованием только наблюдательных терминов.