В Сифорде мы с Джейсоном большую часть времени проводили в подвале с игрушечными фигурками, читали комиксы и прятались от родителей, которые вечно собачились. Подвал был нашей Крепостью Уединения, нашим Убежищем. Мама выглядела жалкой и безумной, вечно срывалась, а отец целыми днями торчал на работе. Потом был ужин в напряженной обстановке, и мы с братом играли и шли спать. С 1973-го по 1975-й, – когда родители наконец разошлись и мы с мамой и братом вернулись в Куинс, – был самый беспокойный период моего детства. Дети, с которыми я зависал, когда ушел из дома, были моими ровесниками и немного старше. А некоторые пятиклассники уже начинали выпивать, курить травку и гулять допоздна по пятницам и субботам. Я был для этого слишком мал. Однажды я пошел с ними, и молодые ребята пили «отвертку» – апельсиновый напиток и дерьмовую водку. Я попробовал, и у нее был ужасный вкус. Но десятилетние и одиннадцатилетние пацаны нажирались с этого дерьма каждую неделю.

Они спрашивали: «Идешь с нами?», и я обычно отвечал: «Не-е-е». Некоторые из них говорили: «Перестань быть ребенком. А что ты будешь делать? Домой пойдешь, в солдатиков своих играть?»

Я не хотел признаваться, но так и было. В этом сказочном мире я забывался, потому что вокруг творились хаос и бедлам. Дети нажирались, а я к этому был еще не готов. А дома родители постоянно орали друг на друга, и мама швыряла стаканы и посуду. В подвале с братом я чувствовал себя гораздо спокойнее и безопаснее.

Разумеется, родители нас любили, но поощрений и нежностей не было. Отец работал в городе, даже когда они с мамой жили вместе. Поэтому мы видели его только за ужином и по выходным. А мама сидела дома и съезжала с катушек, когда мы возвращались из школы. Иногда она напивалась, злилась и кричала, жалуясь на жизнь, и винила во всем нас. Иногда у нее начинались приступы гнева, и она швыряла наши игрушки. У нас была кабинка с Джо Аполлоном. То ли я, то ли брат в очередной раз чем-то не угодили маме, и она закричала: «Придет отец и вам задаст!» Потом взяла мою игрушку и швырнула в стену в гостиной; кабинка Джо разбилась в дребезги.

«Новую мне, блядь, купишь, – подумал я про себя. – Ты сломала моего Джо!»

В доме было спокойно, только когда родители слушали музыку. Никто из семьи не зарабатывал музыкой на жизнь, но папа в какой-то момент в 1950-х пел «ду-уоп» на улице вместе с Полом Саймоном и Артом Гарфанкелем (до того, как они стали дуэтом Simon & Garfunkel), которые ходили в ту же школу, что и мой отец. У предков были записи вроде саундтрека к фестивалю «Вудсток», Нила Даймонда, Элтона Джона, Кэрола Кинга, братьев Дуби, Боба Дилана и Команды. Мне все это нравилось, но агрессивную музыку я открыл для себя только в семь, когда услышал Black Sabbath.

Дядя Митчелл, младший брат папы, был старше меня всего на десять лет, и я считал его крутейшим чуваком в мире. Когда мне было шесть или семь, мы приезжали в дом к бабушке с дедушкой, и я тут же шел в комнату дяди. У него были постеры Led Zeppelin и других рок-групп, крутые ультрафиолетовые постеры, большая коллекция винилов и куча комиксов. Я сидел, часами разглядывал его пластинки и думал про себя: «Это лучшее место на земле. Когда буду подростком, тоже буду собирать».

Однажды я просматривал его коллекцию – Beatles, Дилана, Rolling Stones – и увидел первый альбом Black Sabbath. Я посмотрел на обложку и подумал: «Что это?» В лесу стояла жуткая ведьма. Я спросил у Митча: «На что я вообще смотрю?», и он сказал: «Это Black Sabbath. ЛСД-рок». Я спросил: «А что такое ЛСД-рок?» Я понятия не имел, что такое ЛСД. И никто эту музыку «хеви-металом» не называл.