– Настя, – задумчиво спросила я, – а магия тут есть?

Магия, как и ожидалось, была. Только не здесь, не в нашей деревне, а где-то далеко. Простым людям это всё было так же недоступно, как бомжу Порш Кайен. Интересно… Значит, Настасья не в курсе фокусов Гришки? И от отца тот скрывается… Надо бы его расспросить.

Я была неестественно спокойна. Когда у меня были две основные версии происходящего – спектакль и амнезия – причем, обе находили периодически то или иное подтверждение, я психовала, поскольку картинка никак не складывалась. С одной стороны, не отпускало ощущение, что все окружающие действительно воспринимают меня как человека, которого знают давно. А с другой – я-то помнила, что это – не моя жизнь, а значит и знать меня они не могут. Это противоречие дезориентировало, выводило из себя. И вот теперь, когда обе версии объединились в одну – стало легче. Паззл наконец-то сложился.

Местные действительно знали меня – вернее, не меня, а ту женщину, чьей жизнью я по каким-то причинам сейчас живу. Никакой амнезии, никакого похищения не было – я просто оказалось в чужом теле и в чужом… мире? Конечно, есть вероятность, что насчет эльфов и волшебства Настасья меня разыгрывает, но, насколько я её успела изучить, она – не тот человек, что будет издеваться над потерявшей память женщиной. Да и Гришкины фокусы – это же из-за них, ну и еще из-за упоминания эльфов, мне вообще пришла на ум мысль про магию. Так что я действительно в фэнтези, но только это не спектакль, как подозревала я, а реальность. Незнакомая и непонятная, но не менее реальная от этого.

Что же со мной произошло, почему я теперь – не я? Это какое-то наказание мне за грехи от высших сил? Или у меня тут какая-то миссия, которую я должна выполнить, и тогда меня вернут домой? Или я умерла и переродилась? Но реинкарнация по буддизму означает перерождение в младенца, а не во взрослую женщину. О таком я вообще ни в одной религии или философском течении не слышала. А по философии у меня всегда было «отлично», как и по прочим гуманитарным предметам, которые у нас в гимназии изучались углубленно.

Лично я сама придерживалась всегда агностицизма: мы не можем знать, каков мир на самом деле, нам доступны только крохи, только отголоски объективной реальности, которые мы пытаемся систематизировать, чтобы составить внятную картину мира. Но это не значит, что я отрицала научные знания или верила во всё подряд – нет, я уже говорила, что я – дитё двадцать первого века, и верю только в то, что имеет неопровержимые доказательства.

Да, согласно агностицизму, возможно всё, а если что-то кажется нам невозможным – то мы просто не знаем того, что позволило бы этому невозможному стать возможным. Так что, существование фэнтезийного мира и моё странное в него перемещение – при наличии веских доказательств – я вполне могла принять как действительность. Но верить, к примеру, в существование экстрасенсов в мире, где за доказательство паранормальных способностей предлагают миллион долларов, который до сих пор никем не получен – абсурд, с моей точки зрения.

Хотя… возможно, настоящие экстрасенсы не хотят светиться, и могут и без этой премии неплохо заработать. Но пока их существование не нашло подтверждения, можно было лишь допускать саму эту возможность, не более.

Так я рассуждала, застирывая рукав Марусиной рубашки, которым она неосторожно залезла в плошку с вареньем. Да, после рассказа Настасьи и спасения скатерти, мы вернулись к стирке. А что делать-то, работа не ждёт. Другой мир или тот же самый, есть в нём магия или нет, я это или не я, а белье должно быть постирано. Хорошо хоть, что эта однообразная механическая работа позволяла спокойно обдумывать ситуацию.