К старшим, особенно к Грише и Дарине, я не могла относиться как к собственным детям, и старалась воспринимать их просто как родственников, например, двоюродных братьев и сестер. Если трёхлетняя Маруська с натяжкой еще могла бы быть моей дочкой (если бы я её в 15 лет родила, ага), то остальные – точно нет. Если я сейчас попытаюсь представить себя мамой взрослых детей – то точно свихнусь. Нет уж, пусть лучше так – по крайней мере, пока я всё не выясню. И если – если я всё-таки приду к выводу, что у меня действительно амнезия, и это – моя реальная жизнь, тогда и начну думать, как с этим всем смириться и что предпринять дальше. А пока не стоит на этом зацикливаться. Не стоит, говорю.

С Настасьей я подружилась: хоть она и была намного старше меня, но, так получилось, что сблизилась я с ней гораздо больше, чем с почти что моей одногодкой Дариной. Просто кроме Настасьи меня никто не мог проконсультировать по всем этим пелёночным делам, да и по вопросам ведения хозяйства она мне хорошо помогала. Кроме того, эта женщина заражала своим оптимизмом – рядом с ней всегда было тепло и светло на душе. И она напоминала мне маму своей заботой – с одной только разницей: мама дарила свою заботу только мне и папе, а Настасья заботилась обо всех вокруг. Например, в те первые дни, когда я никак не могла осознать, что всё происходит на самом деле, она очень мне помогла. И оказывается, она заботилась о моих младших, пока я «болела» (по её словам, я сильно простудилась, и от слабости упала в обморок, ударившись головой – отсюда и проблемы с памятью). Помогала мне сцедить молоко, чтобы не застаивалось, но Андрюшку кормила козьим (у них несколько коз) – чтобы ему от меня моя болезнь не перешла. И потом меня всячески поддерживала, восполняла пробелы в памяти по моей просьбе.

Вот и сегодня мы с ней вдвоём пошли на реку стирать – я более-менее приспособилась к этому процессу, а уж вдвоём выжимать простыни нам было намного легче, чем если бы я это делала одна или с Даринкой. Я у неё расспрашивала о моей жизни с её братом, но она сказала, что сильно не вникала и не лезла в нашу жизнь, только если чем помочь надо было. Родителей она моих не знала, знала лишь, что Гир привёз меня из своего путешествия, в которое он отправился по молодости – хотелось парню мир повидать, да и заработать денег. Ведь их родители уже умерли к тому моменту, а сама Настя была уже замужем. Хозяйство Гиру от родителей осталось небольшое, большую часть он отдал как приданное сестре, а сам отправился на заработки. Где был и что делал – Настасья не знает.

Ну, вроде всё сходится. Парень из провинции приехал в Москву на заработки, там мы каким-то образом познакомились, поженились и уехали сюда. Родители наверняка были не в восторге, но денег выделили – на них и были куплены коровы и прочая живность. Но как я могла на такое пойти – непонятно. И почему я не общаюсь с родителями? Они хоть живы ещё? Сколько хоть лет-то прошло? О, надо было давно этот вопрос задать, это бы многое прояснило.

– Насть, а какой сейчас год? – Спросила я, полоща в реке скатерть со стола.

– Тринадцать тысяч триста восемнадцатый по эльфийскому календарю.

Тут мои глаза полезли на лоб, а скатерть, вырвавшись из ослабевших пальцев, поплыла вдоль берега, уносимая течением, пока не зацепилась за торчащий из воды корень. Я уставилась на трепыхающуюся в воде скатерть, и мне казалось, что это мой бедный мозг трепыхается и бьётся в черепную коробку в попытке осознать сказанное, да и всё происходящее в целом.

– По какому календарю? – Ослабевшим голосом переспросила я.