Он лег на бок, укрылся курткой, подложил под голову рюкзак и закрыл глаза. Он думал, что провалится в сон мгновенно, но этого не случилось. В голове проносились события прошедших дней: убогая гостиница в Туре, заснеженная дорога через тайгу, лицо Александры, этот дом. «Эта хибара в сибирской глуши – последнее место, где я мог оказаться, – думал Никита. – И что же мне делать с этим домом? Он ведь даже не настоящий дом, просто хижина для охотников. А кто поедет в такую даль на охоту? У местных тут свои дома, а остальные про эту деревню даже не знают. Пусть стоит себе пока? Вдруг, выйду на пенсию и сам буду сюда приезжать. Тут так тихо, свежий воздух, даже дышится свободно, и тело будто становится легче».

Пока у Никиты в голове пролетали эти мысли, дрова в печи прогорели. Ему сначала было ужасно лень вставать, казалось, что под курткой он и так не замерзнет. Но чем дольше он тянул, тем сильнее выстывала комната. За окнами носился сильный ветер, казалось, что он сквозь невидимые щели в стенах и потолке высасывает тепло. Никита стал дрожать от холода. Когда это стало невыносимым, он наконец усилием воли заставил себя открыть глаза.

Нехотя он свесил ноги с кровати, закутался в куртку и пошел к печи. Не глядя, юноша протянул руку к коробку спичек, который оставил на столе. Но его пальцев коснулся не твердый картонный коробок, а что-то холодное и скользкое. Никита рефлекторно отдернул руку и посмотрел на стол, но кроме коробка на нем ничего не было. Он взял спички, зажег одну, но ее тусклого пламени не хватало, чтобы хоть сколько-то осветить комнату. «Может, это просто сквозняк», – подумал Никита. Но на пальцах еще оставалось ощущение чего-то скользкого и податливого, похожего на желе или на холодец. Никита вспомнил мамин новогодний холодец. Он никогда не ел эту гадость и не понимал, почему каждый год мама тратит по несколько часов на его приготовление.

Но холодцу тут взяться было неоткуда. И никакого более или менее разумного объяснения произошедшему Никита придумать не мог. Он попытался затолкать в печь как можно больше дров, чтобы не вставать к ней слишком скоро, и затопил. Вернувшись к кровати, парень пару мгновений медлил и не ложился. Его не покидало противное и тревожное чувство, что в доме кроме него кто-то есть. В итоге его разум выдал единственное логичное заключение, на которое был способен: «Ты просто устал, парень. Незнакомая обстановка, холод, усталость – вот тебе и мерещится всякое». Аргументов против Никита подобрать не смог и наконец лег на кровать. Он натянул капюшон куртки так, что тот почти закрыл его лицо, крепко закрыл глаза и начал считать до ста, чтобы уснуть.

Сто. Двести. Триста. Сон не шел. Никита решил устроиться поудобнее, отвернулся лицом к стене, но тут же подскочил от грохота, упавшей со стола на пол, миски. Сердце у парня бешено заколотилось. Он сидел, уставившись на миску, и пытался понять, от чего это могло произойти. Никакого сквозняка в доме не было. Когда он поднимался затопить печь, не мог ее задеть. Стол хоть и небольшой, но все-таки спички и миска были в разных его концах и далеко друг от друга. Подумав о спичках, Никита тут же вспомнил противное ощущение чего-то склизкого и холодного на пальцах, и его сердце, еще не успокоившееся, забилось быстрее.

Теперь он ясно чувствовал присутствие в доме чего-то постороннего и враждебного. Он, как мог, напряг зрение, пытаясь рассмотреть в темноте признаки чьего-то присутствия или движения. Ему показалось, что в дальнем углу кто-то прошмыгнул. От страха сердце билось так, что шумело в ушах, руки дрожали. Никита чуть не рассыпал спички, пытаясь достать их и зажечь свечу. Наконец, тьма комнаты немного рассеялась, и Никита стал озираться. С зажженной свечой в руке он прошел по всем углам, заглянул под стол, под кровать, за печку, и не обнаружил ничего. Это уже не походило на галлюцинации от переутомления, парень был абсолютно уверен, что в доме он не один.