– Окрестили сразу, – говорил Илларион, – отца Алексия восприемником… как ты и велел, господине…
Боярин кивнул, больше не желая думать о ребенке, как бы сразу отстраняя его от себя. Но надо было идти… ради жены.
Семен Иванович тяжело поднялся, опираясь о край стола. Рука его скользнула и задела раскрытый трактат Мефодия Патарского об окончании семи тысячи лет, и о грядущем Страшном Суде. Это предсказание он читал, отправляясь на битву с ханом Ахматом. Дарило умер, остался один Купило.
Но у Бога нельзя купить сына…
Женская половина дохнула на боярина арабским ладаном и запахом медовой клюквы. Было тихо. Горело несколько свечей, отепляя нежным светом пузатые бока поливной посуды, грани кувшинов и узорочье сканых серебряных ларцов. Семен Иванович прошел горницу жены быстрым шагом, задел растянутое на пялах вышивание, оглянулся, ища глазами Анну или няньку, и неожиданно увидел младенца, что лежал голышом прямо поперек лавки.
Боярин еще раз оглянулся. Никого не было. А увесистый малыш, нахально развалившись, развернув дюжие ляжки, весело что-то урчал. Семен Иванович обвык, что Федя, и те двое были всегда спелёнаты, как маленькие личинки, – безгласные, безжизненные. Он и голоса их не знал, и с удивлением слушал агуканье малыша, что, слюнявясь пихал в ротик толстую ручку в перевязочках. Дородство так и чувствовались в согнутых расщеперенных ножках, в мягком животике с пупком – пимпочкой. Глаза младеня зрели на него, голубовато – серые, и ладонь молодого отца сама потянулась к теплой разрумянившейся щечке. Сын вдруг ухватил отца за палец – это было так неожиданно. Семен Иванович осторожно поднял малыша на руки… И всё долившее боярина, в туне разъедавшее сомнениями, отступило… Как запах ладана проникает в легкие, заполняя и заполняя грудь, так в его сердце святые слова обрывками, кусочками, вытесняя собою отчаянье, полились оживляющим потоком: «Благословит тебя Господь с Сиона…», «жена твоя, как плодовитая лоза в доме твоем…», «сыновья твои, как масличные ветви вокруг трапезы твоей», «так благословится человек, боящийся Господа!», «и увидишь сыновей у сыновей твоих…».
Глава 2 Дитятко, что тесто, как замесил, так и выросло
«Кто жалеет розги своей, тот ненавидит
сына…»
Притчи 13,25
Господь, хитрец зело великий, уменьем Своим мир сотворил… расписал леса таусинным проблеском, палевое солнце над дорогой поставил. И даже бросил эту васильковую плешь в ржаное поле, чтобы глаз не мог оторваться, так и тянулся любоваться ласковой синевой. Из Старой Рязани в Переяславль дорога не дальняя, и Семен Иванович всё подгонял коня. Поспешали за ним и кмети, дружно, плечом к плечу, следуя за своим господином. Гордились им. Молод боярин, а в великой чести у князя, знатен и богат. Семен Иванович – не скуп, хлеба и соли молодцам его не боронено; и сын у него растет – значит, за днешним будет день грядущий, и их сыновья тоже будут в сытости служить сильному господину.
«Окая-а-анный и убогий челове-е-че,
Век твой ко-о-нчается, и конец приближается,
А Суд Страшный готовится….»
Этот хриплый возглас вместе с встречным ветром хлестнул в лицо, и боярин на полном скаку еле успел сильной рукой сдержать коня, и – Слава Господу! – не зашиб нищеброда.
«Горе тебе, горе душа убогая,
Солнце твое на заходе, а день при вече-е-ре.
И… секира при ко-о-рени…»
Маленький оборванец отшатнулся, но продолжал тянуть писклявым голосочком в нестройном хоре мужиков и баб, таких же оборванных, с серыми исхудалыми лицами. Было их человек семь, покаянников, какие ныне толпами бродили по Рязанским дорогам; бросивших свой дом, землю, шатающихся от деревни к деревне, от города к городу.