– Ну, пожалуй, – Миша со знанием дела стал разглядывать еству, – вот…

– Вы что это удумали?! – Анисья коршуном залетела на поварню, – не трож, бариченочек мой хорошенький, не надо!

Анисья перехватила руку мальчика, потянувшуюся к пирогу.

– Хромоножка! Уродина! – тут же заорал боярчонок, со злостью вырывая руку.

Анисья заплакала.

– Милёнак ты мой… Да разве же мне жалко… А наказание гаспадина?!

Страх перед боярином незримо повис на поварне, будто что-то ощутимое, живое, заставил быстрее двигаться холопок. Анисья все плакала.

* * *

Четыре дня претерпения Миша вынес как добродетельный постник и послушный сын, но на пятый…

По Переяславлю лился чудный Благовещенский перезвон. Звонили во всех церквах, даже у малой дворовой церквушки Воронцовых Архип Конище колотил в било.

Благовещенье. Была большая и торжественная служба в соборном храме. Потом, как и иные сановитые люди, боярин Воронцов с семейством раздавал милостыню. Миша вынимал из корзины, которую тащил позади него холоп, ломти хлеба, моченые яблоки, твердые постные пироги и совал в заскорузлые руки с желтыми грязными ногтями. Нищих на праздник в стольный город собралось видимо – невидимо. От этих людей шел тяжелый запах беды… голода…

* * *

Дома, после малого обеда, велено было идти почивать. Миша и лёг в постелю, закрыл глаза, дождался пока дядька Приселок уйдет, и тишком побежал на поварню. Так и есть. Здесь царила мертвая тишина. Сегодня к празднику отец сожидал в гости Великого князя Ивана с юной супругой7. Еще до зари стряпухи пекли, варили, жарили, исхитряясь из великопостных яств устроить лобный обед. И вечером, и во всю ночь, будет у них работы невпроворот, от того Анна Микулишна позволила стряпухам отдохнуть в людской час – другой.

Все это Миша усек про себя, но… на дверь поварни повесили замок! Мальчик недоверчиво приподнял в мясистой ладошке старую дужку, подергал со всей мочи. И скобы, и замок держались крепко. Тогда Миша подкатил к волоковому окошечку пустую кадь, разодрал бычий пузырь, которым окно было затянуто. Он почти ничего не видел в полутьме, но чуял носом… Окошечко было такое маленькое! И так, и так крутился боярчонок… Неприступная крепость!

Немного поразмыслив, маленький стратилат побежал к избе, где жил отцов дьяк – Прохор Намин. Из всех дворовых мальчишек его сын Андрюша был самый узенький, худой. Андрюша и попался барчуку на дороге – тащил в избу ведро с водой. Бедному мальчонке даже в голову не пришло ослушаться господского сына. Андрюша без труда влез в окошечко и подал барчуку все, что тот велел.

– На, – Миша великодушно протянул Андрюше морковник из кучи пирогов и кусков жаренной рыбы, завернутых в убрусец и приятно тяжеливших руки.

– Нет…, – дьяченок отмахнул головой, – отец меня выпорет за воровство…

– Ну выпорет, так и что?! – Миша хмыкнул, поплотнее прижал к себе сверток.

Нужно было еще успеть съесть все это и лечь в постель, пока не вернулся Приселок.

* * *

Внизу гудит пир. Сыновья боярина Воронцова Федя и Миша давно отправлены в изложницу, давно прочитана вечерняя молитва, давно потушены все свечи. Барчуки лежат под теплыми собольими одеялами, оба глядят на образ тихой Богородицы, что держит в руках своего маленького – маленького сына Спасителя Иисуса Христа. Федя старается твердить про себя молитву, сбивается, не хочет слушать и все равно слушает рассказ Приселка.

Уже несколько лет сыновей боярина доглядает дядька Приселок. Он учит боярчат драться деревянными мечами, натягивать лук, пускать стрелы, ездить верхом. Приселок был ратником. Ходил и на татар, и на литовцев, на самой Угре стоял! В один из малых ордынских набегов, на границе потерял правую руку до локтя. Теперь обрубок руки болтался у Приселка в рукаве. Приселку едва ли было лет тридцать, но боярчатам он казался уже старым, потому что был хлопотлив и ворчлив как девка – перестарок, хмельного в рот не брал, семьи не имел, и вообще целыми днями неустанно нянчился с сыновьями боярина. С утра Приселок всегда отвозил Федора в школу на епископское подворье, а потом целый день тщился уследить за младшим проказливым барчуком.