Интересно, вернулась ли Элис в нашу комнату. Мы ссорились и раньше, много раз, но так – никогда. Никогда у меня не оставалось такого чувства холода. Я вспоминаю взгляд Элис – сердитый и презрительный. Последним человеком, кто так меня отчитывал, была мама. Почему у меня так хорошо получается причинять боль тем, кого я люблю? Причинять им столько боли, что они кричат, ругаются мне в лицо.

– Декан Маккиннон сказал, что ты поступила вместе с подругой.

У него хорошая интуиция. Пугающе хорошая.

– Элис. Она всегда хотела попасть сюда.

Он меряет меня взглядом.

– А ты нет? – Я моргаю, не зная, как ответить, и он принимает мое молчание за ответ. – Тогда зачем ты здесь?

– Я отличница.

Он бросает на мое лицо быстрый оценивающий взгляд.

– Разумеется, – бормочет он. – Но это о том, как ты попала сюда, а не почему. Никто не поступает на раннее обучение просто ради учебы.

Я фыркаю.

– Скажи это Элис. Она будет в шоке.

– Уходишь от ответа. Вижу. – Его внимательные глаза скользят по мне, будто он видит мои внутренности и хочет от нечего делать их изучить. Никакой спешки. Не обращай внимания. Просто покопаюсь у тебя внутри. – Декан Маккиннон попросил меня рассказать тебе о требованиях к студенческой активности, поскольку несколько групп в кампусе начинают набирать участников в первые недели занятий. Уже попалось что-нибудь по душе? – Я совершенно забыла об этой части программы. Ник замечает выражение моего лица и прикрывает рот ладонью, пряча ухмылку. – Ты даже не знаешь, что такое студенческая группа?

– Могу догадаться, – рычу я. – Клубы. Профессиональные организации для тех, кто собирается получать степень по праву или медицине. Не знаю… студенческие братства и сестринства?

– В целом так, – говорит он, – только студенты с раннего обучения не могут вступать в братства. Несовершеннолетние в сообществах, известных вечеринками и пьянством? Ну уж нет. Какой родитель согласится отправить свое драгоценное несовершеннолетнее дитя в Каролинский, если будет думать, что днем мы изучаем органическую химию, а по ночам хлещем пиво из бочонка?

– А ты в какое вступил? Чтобы мне знать, куда не соваться.

– Второй отвлекающий вопрос. В клуб крикета.

– Крикет. В стране баскетбола и футбола?

Он пожимает плечами.

– Я знал, что это выбесит папу.

Что-то сжимается в моем сердце, сильно и остро.

– М?

– Мой папа – здешний выпускник. Теперь профессор психологии.

– И он хочет, чтобы ты занимался чем-то, кроме крикета?

– Ага. – Ник запрокидывает голову и рассматривает ветви деревьев, нависающие над дорожкой. – Чтобы пошел по его стопам.

– Но ты не собираешься заниматься этим чем-то?

– Не-а.

– Почему же?

Он опускает взгляд и смотрит мне в глаза.

– Я не стану делать что-то просто потому, что мой отец этого хочет.

Внезапно, совершенно иррационально, боль в сердце превращается в нечто более агрессивное.

– Он просто хочет поддерживать связь.

Ник фыркает.

– Уверен, что так и есть, но мне все равно.

Я останавливаюсь на дорожке и поворачиваюсь к нему.

– Тебе не должно быть все равно.

Ник тоже останавливается. И теперь отвечает мне так же, как раньше я ему.

– М?

– Да, – настаиваю я.

Мы смотрим друг другу в глаза, карие и синие, и между нами происходит что-то неожиданное. Веяние дружбы, капелька юмора.

– А ты настойчивая, – отмечает он и улыбается.

Я не знаю, что на это ответить, поэтому просто иду дальше.

«Старый Восток» появляется перед нами – желто-бежевое кирпичное здание с непримечательными одинаковыми окнами по бокам. По его виду не скажешь, что ему уже почти двести тридцать лет – самое старое здание государственного университета в стране.